Молодость с нами

что ж, он будет верен долгу, всегда, вечно, люди еще увидят, кто он такой, каков он, пограничный офицер

Колосов. Костя взглянул в зеркальце на стене, сделал лицо холодное, гордое, надменное, лицо графа Монте-

Кристо, надел фуражку и вышел из комнаты на крыльцо.

Когда он вернулся в служебное помещение, было ровно четырнадцать часов ноль-ноль минут.

3

Работы над поисками жаропрочной стали для сверхмощных турбин развернулись вовсю; группа

Бакланова и Румянцева внесла в атмосферу института какую-то особую живость, создавалась обстановка,

способствующая исследованиям, творческому беспокойству.

В этой обстановке с удивительной отчетливостью стали видны те, кто тянул назад, кто громкими фразами

пытался прикрыть свою бездеятельность и жить старыми капиталами. Красносельцев принес какие-то справки,

из которых следовало, что в связи с повышенным артериальным давлением врачи рекомендуют ему длительный

отдых. Но когда Павел Петрович предложил ему пойти в отпуск, Красносельцев отказался: он любит отдыхать в

сентябре на Черноморском побережье. Бакланов хотел его включить в свою группу — Красносельцев и от этого

отказался, заявив, что ему надо основательно продумать новую тему, над которой он намерен работать в

будущем году. Целыми днями он сидел в институтской библиотеке или в кабинете Серафимы Антоновны.

Серафима Антоновна тоже, что называется, находилась в периоде перестройки. Скандальная история со

злосчастной разливкой стали на Верхне-Озерском заводе ее очень расстроила. После успеха с этой разливкой

метод подобного обобщения достижений производственников казался ей настолько плодотворным, настолько

эффективным и эффектным, что и следующую свою работу она вела такими же методами. Значит, надо или

отказываться от темы, которая почти разрешена инженерами завода № 3, что очень и очень плохо, или же войти

в группу этих инженеров на правах старшего консультанта, что несколько лучше, но все равно уже не так

хорошо, как бывало прежде, когда честь всех новшеств, всех открытий в ее отделе принадлежала только ей, ей,

ей одной, доктору технических наук, профессору-орденоносцу, лауреату Сталинских премий Серафиме

Антоновне Шуваловой. Красносельцев ее поддерживал, он говорил, что надо выждать время, надо иметь

побольше выдержки и терпения, — все образуется, все встанет на свои места. “Рано или поздно мы наведем

порядок в своем собственном доме”.

Павел Петрович не придавал особого значения тому, что в институте были недовольные переменами,

произведенными в последнее время. Он видел, что все перемены шли на пользу, на улучшение научной работы.

Он видел, что большинство этими переменами довольно; к нему чуть ли не ежедневно приходили сотрудники с

различными предложениями. Пришел и товарищ Ратникова — Жерихов, человек тоже молодой, но, в отличие от

Ратникова, нисколько не смущающийся.

— Не буду злоупотреблять вашим временем, — сказал он с ходу. — Сразу изложу суть дела. Дело в том,

что в современной мартеновской печи топливо расходуется до крайности нерационально. Факел пламени

располагается параллельно поверхности плавящегося металла. По сути дела, современная печь — это

полуотражательная печь: жар на металл отражается от свода. Я предлагаю ставить факел пламени

перпендикулярно поверхности плавящегося металла: сверху вниз, прямо на металл.

Предложение Жерихова показалось Павлу Петровичу очень интересным. Он сказал, что его надо будет

обсудить на ученом совете, пусть Жерихов подготовит объяснительную записку к своему предложению.

Все дни Павел Петрович был с людьми, принимал их в своем кабинете, встречался с ними в мастерских,

в лабораториях, иногда сиживал на скамейках под деревьями парка. Дни летели один за другим, Павел

Петрович их почти не замечал. Но вот когда наступал вечер, когда он возвращался домой и оставался один на

один с портретом Елены, тут каждый час казался вечностью. Вечерние часы его одиночества шли медленно,

тягуче, — им некуда было спешить этим вечерним часам. Со всех сторон подкрадывались воспоминания, а с

ними и тоска по ушедшему безвозвратно. Иной раз становилось просто страшно одному. Павел Петрович

радовался, когда Оля и Варя бывали дома. Но они дома бывали не часто. Оля пропадала с каким-то, как Павел

Петрович догадывался, новым своим поклонником. Варино время отнимали изотопы. А в эти дни, когда Варя с

Олей уехали в Новгород, стало совсем плохо. Пустой дом пугал и угнетал. На свете жили как бы два Павла

Петровича Колосова: один днем — живой, энергичный, деятельный, второй вечером — уходящий в

воспоминания, рассеянный и угнетенный.

Павел Петрович не спешил в эти дни домой. Он или сидел в институте — дело всегда находилось, — или

медленно шел пешком — чтобы подольше было. К вечеру третьего дня после отъезда Вари и Оли ему вдруг

позвонил Федор Иванович Макаров. Федор Иванович сказал, что он остался в городе один, потому что

Алевтина Иосифовна повезла сына в деревню к бабушке, а дочка уехала на студенческую практику в совхоз,

ведь Павел Петрович это знает: она учится в сельскохозяйственном институте, будет агрономом. Павел

Петрович сказал, что и он остался один, потому что Оля улетела с подругой в Новгород.

Решили провести вечер вместе и встретились в десятом часу на площади Павших борцов, где стоял

обелиск из черного мрамора и красного гранита. На обелиске были красивые стихи неизвестного поэта,

посвященные памяти тех, кто отдал жизнь за революцию, за советскую власть. Тут была могила и Артамона

Макарова, дяди Федора Ивановича, брата его отца, первого председателя ЧК в городе, которого выстрелом из-за

угла убили эсеры. Полковник Бородин рассказывает иногда историю о том, как он познакомился с дядей Федора

Ивановича.

Это было в двадцатом году, за несколько месяцев до смерти Артамона Васильевича. Бородину было тогда