Молодость с нами

коротенькие письмишки; рассказывала о дяде Васе — старом чекисте, о своем дедушке, который ее и Костю

учил любить природу.

Затем Оля принялась рассказывать о поездке в Новгород, о новгородской старине и берестяных грамотах;

она сказала Виктору, что решила уйти из аспирантуры и поступить в школу учительницей истории. Виктор

сказал примерно то же, что и Павел Петрович: дескать, целый год занималась в аспирантуре, время, средства

тратились — жалко бросать. Но Оля ответила, что учиться до бесконечности смешно, полжизни проучишься,

когда же тогда жить и работать?

Рассказывал о себе и Виктор. Он тоже испытал горе, подобно Олиному: у него на войне погибли отец и

брат. А к тому же, если Оля хочет знать, он пережил потрясение и иного рода. Он очень любил одну девушку…

Когда он это сказал, Оля почувствовала такую слабость, что чуть не упала с речного обрыва, над которым

они в это время стояли. Она даже предложила присесть, но Виктор не позволил садиться, сказав, что после

дождя земля сырая и холодная. Он не заметил ее состояния и продолжал рассказ. Было это, оказывается, четыре

года назад, ей исполнилось тогда девятнадцать лет, она работала в заводоуправлении. Виктор часто бывал у ее

родителей, она бывала у него в доме, понравилась его матери, вот-вот, думали все, они поженятся. Но случилось

так, что отца той девушки, моряка, перевели на Дальний Восток. Уехали родители, уехала и девушка. Она не

решилась бросить семью и остаться с Журавлевым. Она поклялась, что скоро вернется. Но вот так и не

вернулась. Сколько ни писал он, сколько ни звал назад…

— Не судьба! — сказал Виктор с хмурой неприязнью, медленно извлек из портсигара папиросу, размял

ее в пальцах и, глядя на бегущую мимо реку, в которой играли уклейки, долго пытался зажечь спичку, чиркая о

коробок ее обратным концом.

Оле было нестерпимо жаль — не его, нет, и не ту девушку, которая отказалась выйти за него замуж; ей

было жаль себя. Она-то думала, что если он так охотно встречается с нею, то у него и нет никого, кроме нее.

Неужели тут, на берегу Лады, над которой они остановились, все и кончится? Может быть, он все еще любит ту

девушку, может быть, она ему попрежнему дорога? Тогда что же для него она, Оля? Так, собеседник? Спутник

для прогулок?

Яркие, праздничные краски, которыми только что цвела жизнь, стали тускнеть.

Оля все же нашла в себе силы, чтобы прекратить эту мучительную неизвестность, и задала вопрос,

который бы прояснил обстоятельства.

— А сейчас… сейчас у вас никого нету? — спросила она, глядя в воду, где все так же весело играли

уклейки.

Виктор помолчал, потом заговорил:

— Видите ли, это зависит не только от меня…

— Та чернокосая девушка, которая была там, в лесу?

— Что вы! Это комсорг нашего участка! — ответил Виктор. — Она меня пробирала за одно дельце: в

стенгазету не написал. Обещал, а не написал.

— Ну, а кто же? — настаивала Оля. Она сама удивлялась, откуда у нее взялся такой следовательский тон

и по какому праву она так разговаривает с Журавлевым. Странно, что Журавлев признавал за ней это неведомое

право и покорно отвечал на все вопросы.

— Что — кто? — переспросил он.

— Ну кто же у вас есть? Кто теперь ваша девушка? С кем вы танцевали на заводском вечере молодежи?

Он даже не удивился тому, что Оля знала об этом вечере, он сказал:

— На вечер ходил не я, ходила мама. Мама, она любит такие вечера. Сидит в сторонке и смотрит. Ей

нужны танцы, баяны, песни, пьесы про революцию.

— Так кто же, кто? — чуть не с плачем спрашивала Оля. — От кого “видите ли, это зависит”, от кого? —

Она даже не чувствовала стыда за такое явно глупое поведение. Ей было совершенно безразлично, что там

подумает о ней Журавлев. Ей во что бы то ни стало надо было знать: одна она у Журавлева или не одна.

А он так ничего и не ответил.

Оля постояла, постояла и бросилась бежать к автобусу. Журавлев кинулся вслед за ней, но она успела

вскочить на ходу в автобус и уехала.

Варя возвратилась домой одна. Павел Петрович довез ее на такси до подъезда и уехал к Федору

Ивановичу Макарову. Варя вошла в пустую квартиру. Оли дома не было, и она этому обрадовалась, потому что

не знала, о чем она смогла бы с кем-нибудь теперь говорить. Павел Петрович ей не ответил, в сердце у нее

опустело, и она была убеждена, что из этого дома ей надо уходить. И, может быть, даже уезжать из города. Туда,

к себе, в Новгород. Или в Ленинград, на Урал, в Донбасс, в Сибирь, где есть большие металлургические заводы

и где она посвятит себя труду, и только труду.

Варя еще не знала ни адской ревности, ни тех костров, которые вспыхивали в Олином сердце, ни того

отчаяния, которое охватывало Олю. Варя очень любила, но любовь ее была иная, чем Олина. По временам Варе

хотелось занимать для Павла Петровича то место в жизни, какое занимала Елена Сергеевна, заботиться о нем,

помогать ему, быть всегда-всегда рядом, верным, надежным другом. А по временам она мечтала оказаться на

Олином месте, чтобы иметь право говорить Павлу Петровичу: “Милый папочка”. И тоже, конечно, заботиться о

нем, помогать ему в его большом труде. Это было немножко похоже на то, что с нею происходило когда-то в

школе, когда она влюбилась в своего учителя истории Ивана Степановича. Она ходила за ним тенью, по вечерам

подкрадывалась под его окно и лежала в траве до полуночи, мечтая о том, что он выйдет, найдет ее, озябшую,

подымет на руки, согреет: она видела его даже во сне. Ей тогда было пятнадцать лет. Сейчас ей гораздо больше,

но она вновь готова лечь в траву под окном Павла Петровича и ждать, когда он найдет ее и возьмет на руки.

Но вот все кончено, никогда Павел Петрович не найдет ее под своим окном и не возьмет на руки. Жизнь