Молодость с нами

слушателей в лес, в поле; дядя Вася рассказывал истории, такие захватывающие, что поинтереснее, пожалуй,

историй Шерлока Холмса; кроме того, он мог показать маузер в деревянной кобуре с кавказской серебряной

насечкой или крошечный пистолетик, который умещался в обыкновенном портсигаре. А что мог показать отец?

Все его дела происходили на заводе, не повезет же он оттуда домой мартеновскую печь или слиток стали тонн в

пятнадцать весом.

Костины размышления были прерваны самым неожиданным и грубым образом. Два незнакомца в

пограничной форме шагнули из-за толстой елки, мимо которой только что прошел Костя, схватили его за локти

и стиснули с двух сторон. Костя рванулся изо всех сил, он опрокинулся назад, пытался хоть одного перебросить

через себя. Но незнакомцы тоже знали приемы борьбы без оружия и на Костины маневры отвечали такими же

умелыми действиями.

— Вот как получается, молодой человек, — услышал Костя знакомый голос, и из-за другой елки вышел

подполковник Сагайдачный. — Предположим, оказались бы тут сейчас не мы, а те… оттуда… — Сагайдачный

сделал жест в сторону границы. — Интересно, как бы вы выглядели. Вот и получилось, товарищ Колосов, что

вы плохо исполнили долг по охране государственной границы своего отечества. Стыдно?

Косте было втройне стыднее от того, что Сагайдачный не разносил его, не повышал голоса, а говорил все

это сухим, строгим, но ровным тоном.

— Будьте знакомы, — сказал Сагайдачный в заключение. — Подполковник Жданов и майор Орлов.

Приехали проверить нас, товарищ Колосов, как мы несем тут службу, как живем, как учимся.

Костя чуть не заплакал: вот так проверили, вот так выяснили, как он несет службу и изучает пограничное

дело! Разве он этого ждал, разве к такому готовился? Чего же они идут-то все молча, пусть бы ругали его, и то

бы легче было.

Вместо того чтобы ругаться, подполковник Жданов заговорил:

— Да, и у меня было аналогичное в такие годы, в такую вот пору пограничной желторотости. Так же

вышел один на южной нашей границе, в Средней Азии. Брожу в прибрежных камнях, разгуливаю. А уж вечер,

смеркается, звездочки вспыхивают в небе. Загляделся на одну, яркую такую, думаю, может, и моя Катенька

вышла на крыльцо, да и тоже смотрит на эту звездочку, вот и встретились наши взгляды в мировых простран -

ствах… Да, смотрю так и вдруг слышу шорох, шаги. Присел за камнями. Идут четверо через речку на нашу

сторону. Силуэты их хорошо видны на фоне воды. В мохнатых шапках. Басмачи, кто же еще? Потом вижу —

еще пятеро. Что делать? Одному с наганом, в котором семь патронов, против девятерых? А ведь главное-то: я

пограничник, я не имею права ни упустить их обратно, ни пропустить к нам.

Подполковник Жданов умолк, видимо, вновь переживая пережитое в ту давнюю ночь.

— И что же было? — не выдержал Костя.

— Что? Оказался шляпой, как и следовало тому быть. Они разбились на две группы. Если я пойду вслед

за одной, потеряю другую. Пустил сигнальную ракету, выдал себя. Они шарахнулись обратно через реку. И

ушли бы все, пока наши скакали с заставы на мой сигнал. Мне ничего не оставалось, как вступить в бой. Двоих

убил, одного ранил… Да, крепко мне тогда всыпали, товарищ Колосов, крепко. А еще крепче засело это все у

меня в памяти. Вот вспомню, и по сей день стыдно.

Костя, конечно, тоже навсегда запомнил, что выходить на границу одному нельзя. Это был его

собственный опыт.

Вторая неприятность произошла у Кости, когда лес и поля уже стояли зеленые, когда вокруг все цвело и

цветочная пыльца желтыми облаками проплывала над полевыми дорогами, над речками, ложилась на воду

душистым туманом; губастые рыбы высовывали большие головы и глотали ее вместе с водой.

Дело было на этот раз не на границе, а на колхозной пашне, возле которой Костя увидел сломанный,

покрытый ржавчиной плуг. Косте пришло в голову попробовать: не пробьет ли пистолетная пуля отвал

плужного лемеха, который изготавливается, как ему было известно, из довольно прочной стали. Костя отошел

шагов на двадцать, вытащил пистолет, прицелился и выстрелил; в лемех он попал и, ободренный успехом,

выстрелил еще и еще.

Все было хорошо, Костя стрелял метко, пистолетная пуля отлично пробивала сталь отвала. Но на границе

поднялась тревога.

Час спустя Костя стоял перед капитаном Изотовым в служебном помещении заставы; капитан Изотов,

нервничая, расхаживал вдоль окон и говорил:

— Подняли в ружье всех, кто отдыхал, кто спал после ночных нарядов, сорвали у людей отдых.

Сообщили в штаб. Теперь штаб ждет наших донесений. Что мы донесем? Лейтенант Колосов развлекался —

это, что ли? Вот и пишите сами донесение и подписывайте его сами, вы мой полноправный заместитель.

Действуйте!

Костя написал такое донесение и подписал…

Нет, не только из волнующей романтики состояла пограничная жизнь. В ней было больше трудовых,

нелегких, суровых будней. Она не давала залеживаться, засиживаться, лениться, она все время будоражила

мысль, держала начеку, волновала. И странно, что именно это и тянуло к ней.

— Кто хлебнул нашей жизни, — говорил как-то капитан Изотов, который в пограничных частях

прослужил уже четырнадцать лет, начав рядовым солдатом, — тот навеки пограничник. Вот возьми меня,

товарищ Колосов. Поеду, бывает, в отпуск, на родину, к родителям, и не удержусь — хоть на неделю, хоть на

пять дней, да раньше срока еду на границу. И в отпуске-то ходишь сам не свой. С первой ночи берут тебя думки:

а как-то там сейчас, на заставе, что ребята делают, спокойно ли?

Обязанностей у Кости была уйма. У пограничников не то, что в войсковых частях. У них совсем иной,