Молодость с нами

Комиссия работала несколько дней, и подготовила заключение: доктор технических наук профессор

Шувалова присвоила труд металлургов Верхне-Озерского завода. Павел Петрович и Бакланов решили, что о

заключении комиссии сообщат на партийном собрании. Согласиться с Мелентьевым в том, что об этой истории

надо умолчать, они не могли.

На партийном собрании с докладом об изменениях в тематическом плане выступил Бакланов. Он

обстоятельно разбирал каждую тему и, находя недостатки в их постановке, напоминал о том, что ведь план-то

однажды рассматривали на партийном собрании, как же случилось, что этих недостатков никто не заметил, не

сказал о них вовремя, не встревожился по поводу них. Не общей ли вялостью общественной жизни института

объясняется такое положение, не тем ли, что партбюро слишком много уделяет внимания мелочам, разборам

дрязг и сплетен и слишком редко ставит на обсуждение крупные, коренные вопросы.

Павел Петрович, избранный в президиум собрания, смотрел в зал, на лица людей и старался по

выражению лиц читать, кого поддерживают эти люди: передовых или отсталых. И здесь, как всегда и везде, как

было еще, когда Павел Петрович работал слесарем, когда учился, когда выступал на колхозных собраниях, когда

жил жизнью родного завода, люди в массе своей были на стороне передового, а не отсталого. Но видел он лица

и такие, на которых не было одобрения тезисам Бакланова. Были кривые усмешки, шепотки на ухо скептически

щурившемуся соседу, пожимания плечами.

Павел Петрович увидел в рядах женское лицо, устремленное в сторону докладчика. Женщина была

молодая, с веселыми глазами. Доклад ей явно нравился. Заметив, что Павел Петрович смотрит на нее, она ему

улыбнулась. Павел Петрович с трудом вспомнил, кто это. Это была жена Румянцева, Людмила Васильевна, с

которой он познакомился на памятном вечере у Шуваловой. Вот как! — удивился Павел Петрович; значит, она

не просто жена профессора, но и сама работает в институте, да еще и коммунистка. Ему это было почему-то

приятно.

Занятый своими мыслями, Павел Петрович не заметил, как в зале установилась напряженная тишина.

— Товарищи! — говорил в это время Бакланов. — В нашей борьбе за то, чтобы наука верно служила

народному хозяйству, чтобы она была мощным рычагом движения вперед, чтобы как можно скорее воплотилась

в жизнь ленинская научная формула коммунизма: советская власть плюс электрификация всей страны, для чего

понадобится невиданное количество машин, а следовательно, металла, металла, металла, — мы с вами должны

быть непримиримыми даже к малейшим своим недостаткам, мы должны быть самокритичны, мы не должны

щадить мелкое самолюбие, лишь бы не страдало наше общее дело.

После такой длинной фразы он перевел дыхание.

— Товарищи, — продолжал он, — всем нам известна наша уважаемая именитая сотрудница, дважды

лауреат Сталинской премии и орденоносец Серафима Антоновна Шувалова. За много лет работы в институте,

точнее — за пятнадцать лет, я не слышал ни одного критического замечания в адрес Серафимы Антоновны. А

разве так уж безупречна ее работа?

Зал загудел, и трудно было понять, что означал этот гул: одобрение словам Бакланова или протест.

Видимо, тут столкнулось и то и другое.

— У нас недавно произошел пренеприятнейший случай, — продолжал Бакланов, утерев лицо платком. —

Если бы его не было, мы и сейчас бы, наверно, промолчали. Но он произошел, и мы с товарищем Колосовым

решили его обнародовать перед коммунистами. Случай такой, — говорил Бакланов. — На основе официального

отчета товарища Шуваловой и соответствующим образом оформленных документов, патентов и прочего одному

из заводов мы представили счет за внедрение оригинальной, экономически эффективной, совершенно новой

технологии разливки стали. А что же оказалось? Оказалось, что сотрудники из группы товарища Шуваловой,

изучив технологию разливки, примененную на этом заводе по инициативе заводских инженерно-технических

работников, изложив ее на бумаге, выдали за свое достижение. Причем даже и эти сотрудники оказались за

бортом. Работа пошла за подписью одной товарищ Шуваловой. Разве так мыслится нами связь науки и

производства?

— А может, это вранье, весь ваш протест заводских товарищей? — крикнули в зале. Павел Петрович

заметил, что кричал Харитонов.

— Мы производили расследование, была создана совместная комиссия из представителей нашего

института и завода, — ответил на реплику Бакланов.

— А при чем же здесь Шувалова? — теперь крикнул Липатов.

— Как то есть при чем? Присвоив чужой труд, — продолжал Бакланов, — она его даже запатентовала,

чего не догадались сделать заводские товарищи. Она считает, что победителей не судят. Но в данном случае

победители-то, однако, не из группы товарища Шуваловой, а заводские товарищи.

В зале шумели, говорили, кричали. Председательствующий Мелентьев стучал толстым карандашом о

графин, — не помогало. Это было неслыханно, что кто-то осмелился критиковать “саму” Шувалову, и как

критиковать, в какой форме, какими словами! Покачнулись все основы институтской иерархии, священные табу

теряли свою силу.

Мелентьев вскочил и крикнул:

— Тише! Тише!

Порядок кое-как установился. Во второй части своего доклада Бакланов говорил о правительственном

задании. О том, какая ответственность возлагается этим заданием на институт и на каждого сотрудника. Но

говорить ему было трудно, в зале все время возникал шум.

Едва доклад был закончен и не успел еще Мелентьев спросить, кто хочет слова, как прогремело зычное

Самаркиной:

— Дайте мне!