Молодость с нами

непохожий распорядок дня. В войсковых частях все четко, ясно и просто: во столько-то утра подъем, во столько-

то завтрак, потом занятия, обед, отдых, снова занятия, наконец отбой.

У пограничников круглые сутки уходят наряды на границу, круглые сутки они приходят. Странно

выглядит казарма, где среди белого дня спят на койках солдаты, странно выглядит столовая, где в три или

четыре часа ночи обедают несколько пограничников. И вот при таких условиях Костя должен был каждому

пограничнику спланировать его задачу на каждый завтрашний день. Ежедневно вечером эти задачи объявлялись

личному составу или капитаном Изотовым, или самим Костей.

Вначале Костя путался в этих планах, робел, оказываясь перед строем внимательно слушающих солдат и

сержантов, стеснялся того, что он, сам еще мальчишка, должен отдавать приказы людям, многие из которых

гораздо опытнее его в пограничных делах. Но постепенно привык, освоился, перед строем держался уверенно.

Этот процесс привыкания, вхождения в должность облегчался тем, что на заставе, кроме духа беспрекословного

подчинения младших старшему, существовал еще замечательный дух дружеских отношений. Офицеры

состязались с солдатами в работе на спортивных снарядах, ходили вместе с ними на рыбную ловлю, сидели на

скамейках вечером в цветнике, разбитом посреди двора, и беседовали о семейных делах, о прочитанных книгах,

рассказывали разные случаи из жизни: кто что знал. Дружно пели. Когда Костя раздумывал о своей заставе, она

не умещалась в слово “подразделение”, она была для него значительно шире и воспринималась как большая

семья, спаянная одной общей задачей. Об этой задаче, во имя которой на заставе в лесу со всех концов страны

были собраны советские люди, ни на минуту не давали забыть пирамида в казарме с винтовками и автоматами,

участок земли на дворе, обнесенный заборчиком и с табличкой на заборчике: “Место для заряжания и

разряжания оружия”, и пистолеты на поясах у офицеров.

Дни шли, Костя все меньше и меньше совершал ошибок и промахов. Он уже не только сам знал, что на

границу одному выходить нельзя, что палить в лемехи и в ворон — это такой же стыд, как по тревоге выбежать

в строй, забыв надеть брюки, что шуметь, болтать, курить ночью на границе — это непростительное

мальчишество; помимо того, что это грубые нарушения пограничной службы, это еще и то, что в иной

обстановке называют дурными манерами, неумением вести себя в приличном обществе. По этим дурным

манерам узнают зеленого, начинающего, еще не обтесанного пограничника. Все это Костя уже знал, и сам уже

мог учить этому молодых солдат.

Однажды, обходя участок, он увидел совершенно нетерпимую для границы картину. Повар Сомов,

который тоже, как и любой человек из личного состава пограничного подразделения, каждую неделю несколько

раз выходил на границу, пригрелся на солнышке, привалясь спиной к валуну; он, видимо, размечтался и не

услышал Костиных шагов. На валуне лежали сапоги и сушились портянки другого солдата. Костя знал, что

Сомов ушел в наряд с молодым пареньком Кондрашевым. Оглядевшись, Костя увидел и Кондрашева, — тот

сидел меж кочек в болоте, голова у него была накрыта носовым платком, а в фуражку он что-то собирал. Костя

подозвал его, фуражка была полна клюквы.

От Костиного оклика вскочил и Сомов. Оба они — и Кондрашев и Сомов — стояли перед своим

начальником испуганные, удрученные, готовые на все, лишь бы было не так, а по-другому, как полагается.

Костя видел это. Он вспомнил, как во всех случаях его собственных промахов с ним разговаривали его

начальники — и подполковник Сагайдачный и капитан Изотов.

— Эх, Сомов! — сказал он. — Вам бы на печи сидеть с молодухой да мечтам предаваться. Чудесное

занятие для пограничника!

— Виноват, товарищ лейтенант! На природу загляделся, родные места вспомнил.

— Не ожидал от вас, Сомов, не ожидал, — продолжал Костя, стараясь говорить таким же ровным и

сухим тоном, каким когда-то разговаривал с ним самим подполковник Сагайдачный. — Наоборот, я надеялся,

что вы еще и Кондрашева поучите. Так и в наряд вас назначили: самостоятельный пограничник товарищ Сомов

и с ним молодой пограничник товарищ Кондрашев. Что же вы, товарищ. Кондрашев, клюковки захотели? А

представьте, что бы получилось, если бы на вас, на этакого босого молодца, вроде как пляжника с крымского

курорта, да на заснувшего Сомова нарушители вышли, диверсанты. Разве вы в таком состоянии выполнили бы

как надо свой долг по охране государственной границы Советского Союза?

— Да мы бы, товарищ лейтенант… — загорячился Кондрашев.

Костя понимал, что Кондрашеву в эти минуты очень стыдно, и поэтому считал, что щадить его не надо —

надо на эту рану сыпать соли как можно больше.

— Поздно “мы бы”! — не дал он закончить Кондрашеву. — Поздно, товарищ пограничник. Вы бы глупо

и зря погибли. Не как герои, а как шляпы. Надеть сапоги! — приказал он. — Привести себя обоим в должный

порядок и продолжать нести службу!

Ефрейтор Козлов, который сопровождал Костю, когда они отошли подальше, сказал:

— Будут теперь переживать ребята. Не хотел бы я быть на их месте.

— Я тоже, — сказал Костя.

Выйдя к железной дороге, к полосатым шлагбаумам, возле которых обычно происходила передача

международных поездов, Костя увидел на полотне группу людей, узнал среди них капитана Изотова и

подполковника Сагайдачного. Он знал, что Сагайдачный приехал сюда, чтобы принимать какой-то пакет от

пограничного комиссара соседней страны.

Костя подошел к группе пограничников, поздоровался. Вместе с ними он двинулся к шлагбауму, к

которому с той стороны направлялась группа военных. Подполковник Сагайдачный и пограничный комиссар