Молодой Ленинград 1981

ОСЕНЬ

Пустеет берег. Солнце ходит лесом. В пейзажах лета появилась рябь — И незаметно влажную завесу Над побережьем опустил сентябрь. Не жду чудес. Но чудо состоится. Вдоль просеки, Неуловимо чист, Невидимый огонь все дальше мчится, И в том огне уже калится лист. Простор пылает, полыхают выси, Переплавляя время в слитки дней. Преображает города и мысли Таинственный, Добрейший из огней. Укоренилась и окрепла озимь, И пашни обнажили новый пласт. Одаривая щедро, Ходит осень, Своим огнем переполняет нас.

ЛЭП СНЕЖНОГОРСК — НОРИЛЬСК

Казались нам свинцовыми под вечер Подошвы измочаленных сапог. Давило небо глыбиной на плечи, В дугу сгибало и валило с ног, А мы все шли непроходимой тундрой И на кострах отогревали хлеб, И было трудно, даже дюжим трудно Построить эту северную ЛЭП! Сквозь буйство зим, Сквозь топи и заторы, Высоко поднимая провода, На тропах наших дней росли опоры, В седой гранит врастая навсегда.

О СЕВЕРЕ

Речушка лижет льдинок леденцы, Ворочая пески на перекатах, А ветры, словно быстрые гонцы, Уносят весть рассветам о закатах. Слоняются морозы-шатуны, И небо звездным бисером расшито… На точных чашах солнца и луны Закон природы взвешен деловито. В далекий край вершин и мерзлоты, Циклонов бесконечных и сияний Стремимся мы за птицами мечты. На зимники, В раздолье расстояний Нас увлекают важные дела — И, вопреки давным-давно знакомым, В природе утвердившимся законам, Теплеет мир от нашего тепла.

ОБЩЕЖИТИЕ

Оно определило жизнь мою Рабочую, Как жизнь России. Его по окнам ночью узнаю, Недремлющим до предрассветной сини, Вбирающим и солнце, и ветра. Какой же мерой жизнь его измерю? Оно меня с утра и до утра Торопит в мир. Ему я свято верю — Оно доброжелательно всегда, И, если в дверь однажды постучите, Все этажи ответят хором: «Да!» Полсотни комнат скажут: «Заходите!»

ПЕРЕД ЛЕДОСТАВОМ

Комочек солнца, выцветший в путину, Уляжется закату под крыло. Задумчиво, Не разгибая спину, Бредут валы к ночлегу тяжело. Ледками сонно щелкает вода — Рыбацкий труд никак не подытожит. Баюкает уставшие суда, Вздыхает море И заснуть не может.

Александр Плахов СТИХИ

НОВОСТРОЙКИ

Уплывает белый город — корабли-дома гудят… А над ними — Ольгой Корбут чайки невские летят. Нас уносит парус плавно — мимо дачи, озерца, а игла Петра и Павла чуть пока-чива-ется. — До свидания! Счастливо… — старый город вслед ворчит. — Здравствуй! — с Финского залива кто-то весело кричит.

«Ударит час…»

Ударит час, и наплывает во тьме такая тишина… Не та, не послештормовая, а что любовью рождена. И гаснет шепот себялюбья. Спадают маски. И в тиши ты молча отвечаешь людям — на каждый вздох чужой души. Вот снова ночь до срока будит, и собираются во мне надежды, сны, обиды, будни — мои с чужими наравне. В окне напротив курят часто — там сна, наверно, тоже нет. Там — мой безвестный соучастник в прикосновеньи к тишине. Вновь, молчаливо, осторожно, с чужой бедой приходит ночь. Помочь, я знаю, невозможно — и невозможно не помочь.

«Матовая кожа снега…»

Матовая кожа снега вдруг землю сделала женственной и детской. Не торопитесь. Постойте у дверей — такой сегодня теплый снег, что, кажется, наступишь — вскрикнет!

31 МАЯ

На перекрестке двух сезонов, в 12 ночи, как всегда, во мгле, вдали — над горизонтом взойдет зеленая звезда. Навряд ли смогут звездный атлас и самый мудрый астроном назвать ее небесный адрес и рассказать об остальном… Но всходит! Всходит! Нынче в полночь свои зеленые лучи она пошлет земле на помощь — и вспыхнут яблони в ночи. И расцветет, и озарится ночной простор, и хлынет в нас… И удивленно вскрикнет птица, увидев лето в первый раз.

ВОЛХОВ

Русский, северный, в оправе из лесов, камней и вод, город строит, город плавит, шьет, поет, творит — живет! Полон зелени кипучей, детворы и шустрых птах, он пропах травой, а пуще — свежей корюшкой пропах. Возле ГЭС река буксует и опять летит, темна, Ильмень с Ладогой связуя и тасуя времена: то XII проглянет — вои в стругах проскользят, то гроза в XX грянет и откатится назад. Волхов, Волхов — камень волглый, берег ягодный, грибной, — ты в родстве с Невой и Волгой: там был бой и здесь был бой, там — начала, здесь — начала… У воды, живой, речной, сколько раз земля дичала — люди делали ручной! Сколько ты унес на север, а не меньше, чем вчера, полон памяти, как сейнер полн в путину серебра… Над водою, пенной, древней, чайки мчат, плывут гудки… ГЭС вычесывает гребнем электричество реки.

ОДА АЛЮМИНИЮ

В 1932 году в городе Волхове был построен первый в стране алюминиевый завод

13-й в таблице Менделеева, а неудачник из него не вышел. Другие и прочней, да не смелей его, другие и дороже, да не выше! Летали и другие, но воистину в полет влюбиться не смогли другие — нацелившие уши на баллистику, но к аэродинамике глухие. . . . . . . . . . . . . . . . . . . И души, и металлы одно роднит: кто легок — тот взлетает, но кто силен — летит! Где крылья — там открытья. Бескрылые — скучны. Нужны и в небе крылья, и на земле нужны. О, как необходимы надежные крыла, чтобы земля не дымной, а солнечной плыла и не был бы ревущим и рвущимся металл — чтоб каждый из живущих ле-тал! Время расклинено, располовинено: без алюминия — и с алюминием; пешее, конное, и паровое, и реактивное, сверхзвуковое. Льется расплавленный алюминий авиалиниям, авиалиниям! Белый металл оживает в руке — крылья посверкивают опереньем, крылья, которые от сотворенья мира томились в земном сундуке.

Владимир Соболь РЫЖИЙ И АРБУЗ Главы из повести

— 1 —

Это был последний мяч, единственный оставшийся во всем дворе, и Витька поостерегся бить издали, хотя погоня уже висела на пятках. Он двинулся дальше, в штрафную, обошел кинувшегося навстречу защитника, последнего, стоявшего между ним и воротами, но задержался, и наперерез уже неслись двое. Можно было отдать пас свободно набегавшему справа Фоме, но Витька не хотел делиться — он привык все делать сам — и стал уходить влево, готовясь к удару. Пока он медлил и выбирал, защитники почти успели загородить ворота, но оставалась еще щелочка, и в нее-то он и ударил, забыв об осторожности, видя только, что ускользает верный гол; ударил носком, «пыром», как можно сильнее, чтобы пробить закрывшего угол вратаря. Мяч пошел верхом, в кресты; не встретив сетки, долетел до забора и ударил по доскам так, что завизжала колючая проволока, протянутая поверху. Ударил и остался висеть, словно прилип.