Моника 2 часть
Шрифт:
Два человека открыли дверь… Моряк, больше выглядевший надзирателем, и молодой офицер, который сурово посмотрел на задержанных, и спросил:
– Кто там кричит?
– Я! Мы не хотим умереть раздавленными и запертыми в этой норе!
– Отлично… Освободи его, отведи наверх и дай работу… А ты? – Офицер нацелился на Хуана. Как два клинка скрестились их взгляды. – А ты не кричишь? Не протестуешь? Не боишься умереть здесь, как крыса?
– Я не боюсь ничего… Освобождайте, если хотите!
– Я могу проехаться тебе по морде за наглость! Но не буду, освободи его… Жаль терять такие руки, когда наверху не хватает рабочих сил. Делай
Наконец упали кандалы, которые держали Хуана. Секунду он растирал онемевшие руки, посиневшие запястья. Вдруг жесткий удар моря прошелся по люкам, омывая погреба… Галион задрожал, словно раскололся пополам, все в страхе растянулись, поскользнувшись на узких железных лестницах, затапливаемых с каждым ударом волн… Хуан взбирался последним, неся Колибри, как груз… Он вдыхал полными легкими; вода разозлила его, хлестала по лицу, окружила, окунула его… Вцепившись в люк, он смог увидеть наконец палубу, смываемую волнами… В сильном волнении море вздымалось, словно в гору, яростно свистел ураган, небо стало черным, и едва был виден свет бешено раскачивающихся фонарей…
– Человек в воде! – крикнул взволнованный голос моряка. – Капитан… Капитан…!
– Капитан ранен! – сообщил офицер. И повысив голос, позвал: – Рулевой… Рулевой…!
– Рулевой в воде! – сообщил отдаленный голос.
Хуан двигался вперед, волочась вопреки яростной стихии, вцепившись в выступы, веревки, доски, защищая мальчика, дрожавшего рядом, сопротивляясь напасти волн, которые с каждой секундой грозили утащить его… Ведомый инстинктом сильнее его воли, он шел к командному пункту… Человек с разбитой головой лежал у штурвала судна, потерявшего равновесие… Офицер склонился над раненым, а затем поднял взгляд на подошедшего человека и спросил:
– Что вы здесь делаете?
– А вы, что делаете? Возьмитесь за штурвал… Здесь рядом скалы… Мы вот-вот ударимся о них! Не видите? Мы скоро пойдем ко дну!
– Я знаю, но я не лоцман! – отчаялся офицер. – Возьмитесь за руль вы! Сделайте что-нибудь…!
– Пусть заведут двигатели!
– Они уже не работают. Во всех котлах вода!
– А паруса?
– Я не моряк, и ничего не знаю… Все, кто мог знать, погибли. Я даже не знаю, где мы находимся!
Руки Хуана схватили штурвал, уводя корабль от неминуемого толчка. Глаза посмотрели на мрачный горизонт, затем взгляд метнулся на мореходную книгу над головой, и он принял молниеносное решение:
– Соберите людей, всех, кто может работать! Пусть откроют все люки, пусть откачивают воду! – и, повысив голос среди грохота бури, крикнул: – Сегундо… Угорь... Мартин…! Где вы? Сюда… Скорее!
– Мы здесь, капитан! – ответил Сегундо, приблизившись.
– Поднимите маленький парус у носа! Поддержите его, уклоняйтесь от ветра! Нужно взять другой курс, несмотря на бешеную бурю! Сегундо, возьми командование над теми, кто на парусах. Мартин, ты на насосах… Вычерпывай воду!
Словно дельфин, Галион прыгал на волнах; словно акула, он избегал ударов ветра, уходя от близких угрожающих скал… Ураганный ветер кружился над единственным парусом на носу корабля, давая ему огромные силы, молния сверкнула в мрачных тучах, освещая фиолетовым светом человека у руля…
– Сожалею всей душой, Моника, но порт закрыт из-за бури и нет разрешения всем
кораблям выходить в море…– О! А корабль, где находится Хуан? – с нескрываемым волнением спросила Моника.
– Ну… представь себе… Если они поторопились, то возможно, не попали в непогоду…
– А если они не смогли добраться до Мартиники, если буря, о которой ты говоришь, застала их в море?
– Это было бы печально, но не думаю, что ты должна сильно грустить. Полагаю, Хуан не боится непогоды…
– Хуан не боится никого и ничего! – воскликнула Моника.
– Хорошо, да восхвалим Хуана! – нетерпеливо заметил Ренато. – Еще одна причина, чтобы тебя успокоить. В конце концов, все сводится к паре дней задержки.
– Пусть Хуан будет в тюрьме, да?
– Естественно, ведь он задержан, и его дело рассматривается на процессе, но не раздражайся так… тем более, что Хуан не впервые в тюрьме. Я сам вытащил его оттуда, а эти дни заточения, которых он избежал только по моей доброй воле, не представляют собой ничего особенного, а он только заплатит мне долг.
– Ты освободил его из тюрьмы?
– Да. Почему ты так удивляешься? У меня было прекрасное чувство к Хуану… Я любил его с детства, несмотря на волю матери, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, и в той поездке, которую мы совершали вместе во Францию, я стоял, опираясь на перила корабля, смотрел на землю, которая меня родила, отдаляясь на расстояние, и думал только о Хуане… У меня было только одно желание: вернуться и найти его… У меня было только одно непоколебимое решение: найти Хуана и вернуть его, чтобы разделить с ним то, что я имел, чтобы он стал моим настоящим братом…
– Ты хотел этого, Ренато?
– Я хотел и стремился к этому всей душой. Если ты вспомнишь первые дни, когда он ступил на земли Кампо Реаль, то найдешь доказательства моим словам. С какой радостью, надеждой, с каким чистым чувством справедливости и братства я хотел в ту пору сжать его в объятьях и дать ему все, в чем жизнь ему отказала! Но это было словно пригреть змею, словно ласкать голой рукой скорпиона, потому что в нем нет ничего, кроме ненависти, ярости, яда, и я должен был признать, что мать была права, когда столько раз говорила дрожащим голосом: «Остерегайся Хуана, Ренато, от него можно ждать всех бед» …
– Всех бед?
Слово задрожало на губах Моники. Возможно, на миг она поняла Ренато, приблизилась к его измученному сердцу, удивилась, наверное, в глубине души, тому чувству, которое в течение стольких лет наполняло ее сердце, чувство, так странно рассеявшееся теперь в холодную массу пепла: любовь, ее сумасшедшая любовь к Ренато Д`Отремон, с чьих губ звучали желчные слова, высказанные с незнакомой горечью:
– Думаешь, Хуан сделал мне недостаточно зла?
– Не думаю, что он добровольно сделал тебе зло. Не верю, что он ненавидит тебя. Ты же, наоборот…
– Он всегда меня ненавидел, Моника, – отрезал Ренато. – Он ненавидел меня всегда, хотя я не хотел этого понимать, закрывал глаза, чтобы не видеть его ярость за вред, которому на самом деле я не был причиной… Он ненавидел меня за богатство, за счастье, избалованность, за мать, которая меня любила, за семейный очаг! Ненавидел за благородное происхождение и всегда ненавидел, что бы я ни делал. Это горькая правда, которую я не хотел понимать…
– Как же ты несправедлив к Хуану! Как несправедлив и слеп! Насчет него все ошибаются, Ренато. Он хороший, благородный, великодушный…