Моника 2 часть
Шрифт:
– Тишина! Хватит! – взывал председатель. – Судебный пристав, попросите публику соблюдать порядок и тишину, или я решу освободить зал… А что касается вас, сеньора Мольнар, сделайте одолжение, покиньте зал. Суду нужно продолжать без перерыва…
Как сомнамбула, покидала Моника широкий зал суда, обернувшись в дверях, чтобы взглянуть на Хуана на миг… но она отвела в сторону потрясенные глаза, сжигаемая ярким огнем, показавшимся в глазах странного мужчины… Глаза, которые она всегда видела холодными и надменными, печальными и насмешливыми, отражавшими боль и грусть мира, теперь блестели жарким
– Ты… здесь…!
Двинув головой, Моника сделала шаг назад. Ничто в мире не могло ударить ее так сильно, как присутствие здесь Айме, рядом с окнами, выходящими в зал суда…
– Я уже слышала, как ты защищала Хуана. Ты получила столько восхищения. И я видела, как он смотрел на тебя… Знаешь, а ты прекрасно выкручиваешься… Ты необычайно изменилась, и тебя уже нельзя назвать Святой Моникой…
– Замолчи! Хватит! Я не собираюсь тебя выносить…! – гневно выразилась Моника.
– Полагаю, тебе приходилось многое выносить. Я знаю Хуана. Он не рыцарь Круглого Стола. Наоборот… Не родилась еще женщина, которая посмеется над ним…
– Ты замолчишь наконец? Проклятая… подлая…!
– Хватит! Ты никто, чтобы меня оскорблять!
– Этого еще мало, Айме. Ты пала так низко… Что ты здесь делаешь? Что делаешь, позабыв обо всем: обязанностях, имени, клятвах… клятвы, данные тобой у подножья алтаря, которые ты полностью растоптала; что ты сделала со мной, ради жизни нашей матери?
– Но по какому праву…?
– Посмотри на эту бумажку. Узнаешь ее, да? Это ты написала… Я узнала почерк, твои духи, бесстыдную форму выражаться.
– Кто дал тебе эту бумагу? Откуда ты взяла ее? Не сомневаюсь, ты бы всей душой пожелала бы сделать мне что-нибудь, чтобы уничтожить. – высказалась Айме со свирепой насмешкой.
– Ты уничтожена своими поступками и действиями. Зачем ты пришла на суд? Почему пишешь в таком тоне Хуану, когда цена моей жертвы была равна тому, чтобы перечеркнуть твое прошлое?
– Цена твоей жертвы? Ай, сестра, мне кажется, жертва не такая уж и большая! Если нет, почему же ты так защищаешь Хуана?
– Я защищаю его потому, что он благородный и искренний, потому что у него было милосердие к моему несчастью, потому что в любом случае я его жена… Потому что спасаю тебя в конце концов, когда ты решила потопить меня там, где возможно, была моя смерть… А теперь упрекаешь, что я не умерла, сожалеешь, что человек, в чьи объятия ты кинула меня, которого бросают в звериную клетку, имеет человеческие чувства…
– Только человеческие чувства?
– А ты о чем подумала?
Айме вздохнула, чувствуя, что резко встрепенулась душа; разорвалась плотина эгоистичной радости, инстинктивной и плотской… Она почувствовала, как ослабился в горле душивший узел горькой ревности, и почти улыбнулась, видя, как дрожащая бледная Моника отступила, в Айме разгорелась лишь искра любопытства…
– В таком случае, не скажешь, почему эта записка в твоих руках?
– Мне нечего тебе сказать. Ни это и ничего, – яростно сопротивлялась Моника.
– –Тебя это не касается! Понимаешь? Не касается и не должно касаться! Думай, что это могло стоить тебе жизни, которая, тем не менее, снова есть у тебя.
– Хочешь,
чтобы я поблагодарила тебя за то, что не донесла на меня? – издеваясь усмехнулась Айме. – Я не настолько наивная, чтобы верить, что ты будешь молчать ради меня… Ты молчишь ради него, Ренато, своего обожаемого Ренато! Он для тебя важнее всех!– Идиотка! Дура! – вне себя противостояла Моника.
– О… замолчи… замолчи! – вдруг испугалась Айме. С внезапной тревогой она взмолилась: – Осторожнее, Моника… осторожнее, там…!
– Что? – удивилась Моника. И приглушенным голосом удивленно пробормотала: – Ренато…
Она замерла, подавив крик, чуть не вырвавшийся из горла, а удивленный и решительный Ренато Д`Отремон приближался, спрашивая:
– Что ты делаешь здесь, Айме?
– Ренато, жизнь моя, я схожу с ума в этом доме, – пыталась оправдаться Айме страдающе и лицемерно. – Одна, как говорится… с доньей Софией не о чем говорить. Когда начался суд, она заперлась в комнате и постоянно плачет. Сказала, что этот скандал убьет ее, и она права, Ренато. В ее годы, с ее гордостью… Меня ужасно расстраивает это дело. Хочу сказать, что ради дела семьи Мольнар ты делаешь подобное… Твоя мать считает, что ты не должен был делать этого…
– И я разделяю мнение доньи Софии… – Моника внезапно затихла, снова стала сдержанной и гордой, когда была одета в одежду послушницы, и притворяясь, что не видит, избегала горящего взгляда Ренато, пытавшегося оправдаться:
– Ты прекрасно знаешь, что мы выполняем долг, пытаясь исправить свои ошибки.
– Именно об этом я и говорю, – вступилась Айме с ложной наивностью. – Хотя в конце концов, мне показалось, что вред не так велик, потому что плохо или хорошо, Моника любит Хуана… Я как раз выглянула в окно, когда она защищала его с таким жаром, поставив тебя в неловкую ситуацию, Ренато…
– Моника понимает долг защищать его, несмотря ни на что, считает, что ее долг быть на стороне Хуана, потому что она замужем за ним…
– Так ты понимаешь? Хорошо хоть так… Я боялась, что ты расстроишься, рассердишься на нее… Но вижу, что нет причин. К счастью, враги общественности будут продолжать носить его на руках, как хорошие родственники среди своих…
– Что ты хочешь сказать, Айме? – спросил удивленный Ренато.
– Не знаю… не так важно. Я так нервничаю, что не знаю, что и говорю.
Нервный звон колокольчика призвал к тишине сильные пересуды, заполнившие пространство, Ренато направился к окну зала суда, сотрясаемый странным волнением; этим воспользовалась Айме. Она подошла к сестре, схватила за руку, говоря ей на ухо с отчаянной злобой, которой была полна ее интриганская душа:
– Хуан выйдет на свободу. Все присяжные, с кем мне удалось поговорить, будут на его стороне, и эта бумажка, которая так тебе мешает, была для того, чтобы поднять его дух, отвечая на другую, которую он послал мне, попросив помощи и поддержки во имя нашей любви, которую не может забыть… Я не виновата, что Хуан не может забыть меня, считает своей единственной настоящей любовью. Я должна была написать, что все еще люблю его, потому что без его любви меня не интересует ни любовь, ни свобода. Это правда… Теперь ты знаешь… А теперь, если хочешь, скажи Ренато!