Моральный патруль

Граф, Яков, почему вы молчите, и левый глаз ваш подмигивает в пустоту, словно на языке моргания ведете переговоры с жёлтыми.

— Не надругайтесь над моей моралью, виконт!

Я сочиняю оду в честь нашего подвига, и благодарю в мыслях Провидение за шанс искупления, что достался нам, а не другим грешникам, которые не имеют понятия о нравственности – так обезьяна без одежд в зоологическом саду демонстрирует благородной публике неприличное.

О других грешниках граф Яков фон Мишель ошибся, хотя он и грешники не похожи на обезьяну в зоологическом саду.

Ожидание Подвига – он же – смерть под жёлтым танком для виконта де Бражелона и графа Якова фон Мишеля прошло с сердитым кряхтением, обильным потоотделением и невнятными вздохами, которые благородная девица приняла бы со стороны за вздохи о неразделенной любви.

Внезапно, как в страшном сне о поруганной чести, взвыла сирена (граф Яков фон Мишель слышал сирены на представлениях, в спектаклях, когда бесталанные артисты с постановками из других Миров разыгрывали на сцене Звёздные войны, больше похожие на домашние склоки).

— Неожиданно, весьма невовремя война! – в карцер с бритвой в руке и с мыльной пеной на левой щеке вбежал барон Матхаузен под цвет пены для бритья. – Милорды!

Казуистика, да плюнул бы я на казуистику, если бы не анализ соприкосновения прекрасного с ужасным – так милуется Квазимода и балерина Коко.

Звездолёт обстреливают некультурные хамы – без предупреждения, без объявления войны, за что им – порицание и хула, и тем откровенен ваш подвиг, потому что вы видите и слышите военные действия, а они запланированы на пятнадцать минут позже – без споров, без создания приютов для одноногих инвалидов войны.

Я жалею одноногих, даже посещал курсы, будто бы у меня ногу оторвало барабаном или отрезало струной арфы.

Неудобно без ноги, словно играешь по памяти фуги Беха.

Прыгал я час на левой ноге, допрыгался – ногу свело; свалился я бесстыдным образом, даже панталоны щегольские порвал – позор, конфуз, и осознание, что человек — не цапля.

Ваши ноги покамест при вас, и решительно сопротивляйтесь, если до вашего подвига вам предложат отрезать ногу на холодец. – Барон Матхаузен приладил за спиной виконта де Бражелона ранец – один конец провода – к ранцу, а другой в узкий тёмный проход; из прохода доносился металлический скрежет, будто железный чёрт скрипит зубами в аду: — Первый пошёл!

Хлопок, и виконт де Бражелон за тросом скрылся в проёме – так интриганка институтка скромница убегает с первого свидания с наречённым графом женихом.

— Мечтаю! Взаправду! Матушка! – не героические, но и не лишены патриотизма и внутренней эстетической силы слова виконта де Бражелона перед полётом в легенду.

— Мелочи, всё в нашей жизни – мелочи, кроме ощущения, что я – Центр Мироздания!

Белки собирают орехи, а затем орехи съедают, разгрызают прочную скорлупу крепкими желтыми зубами – вот круговорот прекрасного и рационального в Природе!

Но белки не приспособлены к балету, не поднимают ногу выше головы и не сочиняют романсы, поэтому о белках балладу не сложат, а о вас, граф Яков фон Мишель – хоть сто баллад посмертно!

Поэтам нужны новые имена для сочинительства – так повар требует утку, а художник – красок по холсту! – барон Матхаузен легко подтолкнул графа Якова фон Мишеля (графу показалось, что барон неприлично пнул ниже спины, но на сатисфакцию, на «К барьеру, барон!» силы и времени не оказалось, словно отняли на экзамене по теории Искусства).

На грани разрыва связок и выплескивания крови из всех природных отверстий граф Яков фон Мишель пролетел с перегрузками через тёмное, затем вылетел через ослепительно белое, как ланиты Сессилии Маркес Делакруа.

В воздухе перевернуло жуком на спину; над головой полыхнул Звездолёт, накренился, словно девушка над рукописью монаха.

Некоторое время Звездолёт пытался выправить крен, грохотал, но в то же время горел синим (граф Яков фон Мишель подумал – адским) пламенем.

Наконец, природа и зенитные установки с планеты разбили Космолёт на куски, каждый не больше ботфорта благородного графа.

— Несчастный барон Матхаузен! – граф Яков фон Мишель не заботился о своём благополучии, за него решала легенда, а боль о соратнике, о прекрасном бывшем гражданине родной Планеты Гармония, кошачьим коготком царапнула сердце. – О нём не сложат легенды, поэты не посвятят барону Матхаузену баллады: никто не вспомнит барона Матхаузена добрым словом убедительности – забываются лики ушедших без песни. – Граф Яков перевернулся в воздухе, влетел в плотное облако дыма – сколько до поверхности — минута? Секунда?

— А где же парашют, или иное средство для безопасного, как любовь к фее, приземления? – граф Яков фон Мишель ужаснулся, и досада не от своей неминуемой смерти, а от невозможности подвига, если разобьется и не смоет кровью позор за похищение Принцессы, наполнила горечью душу. – Словоблуд – не положено погибших поминать дурно, но — словоблуд – барон Матхаузен не позаботился о мягкой посадке для героев?

Красная Шапочка вела себя опрометчиво — пошла с пирожками через лес с волками – сказка, а я без пирожков и не Красная Шапочка.

В ранце рвануло, графа Якова фон Мишеля дернуло вверх, затем понесло в сторону, ещё раз рвануло – посадочное приспособление не заботилось о человеке – да и к чему забота о том, что через несколько минут превратится в героя мясного.

Граф Яков фон Мишель потерял сознание от нестерпимой боли, словно погребен под книжной полкой.

Очнулся на твёрдой коричневой глине и в грохоте, визге, криках, взрывах, – всего много, словно Природа в одну минуту запихнула все войны современности.

Мимо с поясом точь-в-точь, как у графа Якова фон Мишеля, пробежало мохнатое коротконогое существо, похожее на обезьяну из Параллельного Мира.

Впервые маленький граф Яков увидел обезьяну в Зоологическом саду, в пять лет, когда с батюшкой прогуливался перед конкурсом малолетних поэтов.

Обезьяна тогда поразила маленького графа до глубины творческой души; он не подозревал, не имел случаев к подозрению, что в мире прекрасного, где эстетика управляет домами и пароходами, случаются, пусть даже пришельцы из других Миров, но безобразные, без золотого сечения в фигуре, смрадные, отталкивающие, будто их запрограммировали на зло.