Моральный патруль

Соавторство со второй вашей дамой, что обманули, не взяли в жены – тоже сомнительно, как поганый гриб.

От поганого гриба иногда польза, но от женщины, которой пренебрегли – только яд змеиный и поганочный.

Вы к ней со всей душой – игра на рояле в четыре руки, а ваша соавторша затаит обиду, но опять же не покажет, потому что благородная, высоконравственная выпускница института благородных девиц, словно два цветка в одном погребальном кувшине.

Фальшивые ноты, лыко не в строку, наступить на пятку в вальсе – всё поимеете от соавторши, что даже комиссию по несовершеннолетним возглавит, лишь бы вы хлебали луковую похлёбку, а потом от вас луком бы неблагородно разило за версту». — Рукав рясы падре закатился собачьими очами в снег, я увидел татуировку: скрещенные валторна и фагот.

Паровым молотом по темени художника прозвучали слова падре Гонсалеза, я в замешательстве кушал землянику, но самые лучшие полянки оставлял для падре, а затем в длинном рассказе спросил совет:

«Падре Гонсалез!

Воистину овечки Долли и Колли, а также черепаха, что избежала вашего камня, а если бы побивали черепаху камнем – то по Библейски бы вышло, потому что блудниц камнями закидывали, – все к месту, и правда Ваша.

Внутренним светом эстета вы угадали мою проблему – так пожарник угадывает по дыму, чей Дворец горит.

Я обручен с несравненной графиней Анной фон МакНельсон; но нынче то ли по неосторожности, то ли в запале, словно породистый жеребец на ипподроме, дал обещание графине Натали фон Ростовой: кладбище, могилы, цветы, унылые лики – всё располагает к искренности, к полёту чувств – на навозе произрастают сладкие дыни и благоуханные цветы.

Я терзался, убежал от невесты и с кладбища, казалось, что нашёл выход – женюсь на графине Натали фон Ростовой, а графиню Анну МакНельсон возьму в соавторши для написания романа о розе и соловье.

Но вы разбили мои надежды, выбили ступеньку, на которую я надеялся, и я теперь в растерянности, далее бежать на реку топиться, или написать самому себе эпитафию?

Сходное чувство я испытывал, когда с натуры изображал портрет Афродиты.

Афродитой позировала премиленькая робкая балерина из погорелого гастролирующего театра Грёз.

Планета Грёз сгорела в огне Звезды — сверхновая, с какой из Звёзд не случается казус?

БУБУБХ! И нет планетной системы, словно Галактическая плотоядная корова слизала.

Часть населения Планеты Грёз спаслись – около ста милилардов особей – да и особи ли они, и можно ли назвать разумной Цивилизацию, где на пятьсот милилардов ни одной балерины, что простоит с поднятой выше головы ногой более суток?

Не Цивилизация, а – пустота, вечная мерзлота тайги в Космосе.

Сто миллиардов погорельцев слоняются по Вселенной, побираются, просят новую Планету, да кто же им даст, бесталанным?

Ни музыки у них душевной, ни наследия литературы: одни балаганы развели, да и то — ярмарочного незамысловатого типа, где душа никак не воспарит, а, наоборот, рухнет в бездну, откуда слышен стук копыт и блеянье.

Ужасающе — копыта и блеянье из мрака.

Балеринка оттанцевала и мне позировала, не благородная, но морально устойчивая, не хватает ей только обучения в институте благородных девиц, но не по Сеньке платок.

Балерина ножку выше головы вздернула, я поставил на ногу поднос с натюрмортом, груши, яблоки, виноград, дичь, рыба; срисовываю с натуры, балеринку Афродитой с рогом изобилия изображаю.

Тоненькая девушка, конфузится, но по моему приказу щеки морковкой нарумянила, как в балагане.

Час рисую, два – наши девицы приучены в институте благородных отношений ногу выше головы сутками и более держать, а для заезжих артисток – в диковинку и в тягость, будто на пятом месяце беременности.

Но старается, и старания заменяют врожденную дикость.

На пятом часу (а я уже окончательные штрихи на портрет Афродиты, тени накладывал) не выдержало тело балеринки – упало на землю, да головкой тело о каменную статую Амура стукнулось.

Если бы наша благородная девИца так упала – конфуз на всю Вселенную, а приезжая гастролёрка – так, шалость, а не падение, ничего значимого, словно подозревали её в краже орехов с рынка, да нашли только фагот и скрипку под юбкой.

Блюдо упало, натюрморт рассыпался фазанам и павлинам на радость.

Благородные птицы знают толку во фруктах, а рыбу и дичь борзые подобрали – грациозные, а пластика выше похвал, словно только что из пены морской родились.

Балерина лежит без сознания, а ножка её не опускается домкратом, свело судорогой ногу, ногу свело… мда… ногу свело.

Я позвонил в серебряный колокольчик, вызвал артистов её труппы – они поджидали в горнице, да с рук на руки балеринку предоставил, а яства с натюрморта, что остались – в гонорар отдал, добро произрастает добром

Мой батюшка добрый всегда полагался на добро, и умер добрый, словно психологический портрет русалки писал во сне.

Балеринку с поднятой ногой так и погрузили в шарабан, а далее – на Космолет отправили, и артисты погорелой Планеты Грёз присоединились к погорельцам, скитальцам по Вселенной, горемыкам каликам.

Полагаю, что до сих пор балерина с поднятой в параличе ногой выступает в балагане: потешно, когда у девушки так ногу вывернуло, что никогда уже не опустится, как у цапли клюв.

Вспоминаю балерину, особенно по ночам, плачу, рыдаю в подушку, да кто она, если мои слёзы благородные вызывает, как воду из ручья?

Воспитание моё не позволяет очерстветь душе, поэтому и рыдаю, конфузлюсь на людях, иногда прикрываю личико веером, чтобы мысли мои потаенные зайчиками на лоб не выскочили.

Графиня Натали фон Ростова, графиня Анна МакНельсон, балеринка погорелого театра, — последние ли вы напоминания мне о тленности всего Мирского и о вечности искусства?» – я замолчал в глубочайшем унынии, словно похоронил портрет матери.

Падре Гонсалез, наоборот, пришёл в поэтическое сладостное состояние духа, много шутил, похлопывал меня по плечу, а затем отпустил все грехи и воодушевил на искусство – так человек с первого взгляда похожий на розу, вдруг, розой и расцветает:

«Благородный князь Мишель фон Болконски, душечка!

Я отпускаю вам грехи с нечаянным обещанием графине Натали фон Ростовой, с обручением с графиней Анной фон МакНельсон; с балеринкой погорелого театра Грёз не отпускаю, много грехов на гастролирующих балеринах, одной поднятой выше головы ногой не отделаются, как не отделается смычок от скрипки.