Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая
Шрифт:
— Это как же надо умудриться так испоганить вполне приличную итальянскую торпеду? — пробормотал он, проводя пальцем по сварным швам, которые напоминали следы, оставленные медведем на коре.
— Там же до Бердянска всего сто километров! — возмутился он, глядя на конструкцию, которая, кажется, протестовала против самой идеи быть сброшенной с самолёта. — Эти люди моря вообще никогда не видели, что ли?!
Очкастый инженер поджал губы, явно оскорблённый за свежеспижженную разработку и за всю отечественную промышленность, но промолчал. Алибабаич хмыкнул и, с философским видом протирая тряпкой очередную железяку, заметил:
— Нет, командир,
Глава 41
НАСТАМНЕТ
Вторая половина апреля 1937 года. Лос-Альказарес.
Утром следующего дня в ангар, полный металлических звуков и спорящих голосов, зашёл Лёхин непосредственный начальник и приятель, командир звена Николай Остряков. Его привлекло происходящее, три массивные пятиметровые торпеды, поставленные на козлы, выглядели так, будто их пытались разобрать на запчасти. Вокруг них переругиваясь суетились два человека — оба помятые и взъерошенные и, судя по их спору, пребывающие в состоянии фанатичного энтузиазма. Один из них был Лёха, которого Острков узнал сразу.
Он молча оглядел картину, поднял бровь и без лишних церемоний уселся на ближайшую железяку, цилиндр около метра длиной, решив не мешать и подождать, пока Лёха его заметит. Достав папиросу, он с интересом наблюдал, как Лёха и его напарник спорят о чём-то, вроде бы на русском языке, но больше половины слов Остряков просто не понимал. Наверное их речь могла бы свести с ума и инженеров с завода.
Когда Лёха наконец заметил Острякова, он, как ни в чём не бывало, заулыбался, вытер руки об штаны и подошёл:
— О, Николай Алексеевич, а мы тут как раз наукой занимаемся!
Остряков затушил папиросу о ту самую железяку, на которой сидел, поинтересовался Лёхиными успехами и под конец беседы спокойно спросил:
— А сколько взрывчатки в этих штуках? Хватит крейсер утопить?
Лёха, привычно похлопав по металлу под рукой, кивнул с довольной улыбкой:
— Двести семьдесят кило. Хватит, чтобы утопить не только линкор, но и настроение у франкистов поднять как следует!
Остряков оглядел цилиндр, на котором сидел, подозрительно нахмурился и, снова слегка недоверчиво хлопнув по нему рукой, уточнил:
— А это что такое?
Лёха удивлённо посмотрел на него, как на студента, не знающего какого цвета учебник по предмету:
— Как что? Это и есть боевая часть. Взрывчатка! Тринитротолуол наверное.
Острякова подбросило так, будто под ним взорвалась пружина. Он отскочил на добрые пять метров и, глядя на Лёху, выдал с обидой:
— Дебилы великовозрастные! Вы хоть понимаете, что я только что на взрывчатке сидел?
Лёха только пожал плечами и опять удивился:
— Ну, так ты сам на неё сел! Ещё и курил в неположенном месте!
Остряков бросил на него уничтожающий взгляд и добавил:
— Правильно тебя Кузнецов боится! Ты ж не лётчик, Хренов! Ты ходячая угроза безопасности!
— Да ладно, не боись! Она без взрывателя, — заржал Лёха, в своей привычной манере.
Проводив Острякова до самолёта, Лёха вернулся в ангар и, разглядывая плоды их работы, пытался понять, что делать дальше с этой громоздкой штуковиной.
Вторая половина апреля 1937 года. Лос-Альказарес.
Советское изделие поражало своим качеством и не в лучшем смысле. Всюду, куда дотянулись мозолистые руки трудового народа, хотелось либо смеяться, либо плакать. Видя результаты этого труда, Лёха непроизвольно вспомнил свою старую шутку: «У вас красивые дети, но всё, что вы делаете руками, — это ужасно». В этот раз шутка как нельзя лучше подходила к действительности.
Честно говоря, им повезло, что прислали только опытные образы на которых часть деталей парогазового мотора была честно спёрта и переставлена с оригинальной итальянской сборки. Конечно, Лёха и итальянских инженеров не особо боготворил, но тут качество изготовления и сборки было явно на уровне. Ни забитых молотком винтов, ни варварской подгонки деталей, как это порой встречалось в советских изделиях. Конечно, некоторые узлы всё равно требовали подгонки, а кое-что даже замены, но по сравнению с советскими доработками это был почти образец промышленного искусства.
Но самое главное, что вызвало полную оторопь Лёхи, это был кронштейн для подвеса торпеды. Как следовало из приложенной к этой металлической хреновине объемного талмуда, их посетило Специальное Самолётное Подвесное Устройство Т-15–36, совместно разработанное заводами номер тридцать два и тридцать девять!
Сначала Лёха даже не понял, что собственно они распаковали. Монструозное сваренное сооружение состоящие из пары передних и задних полукруглых держателей, кучи подвижных частей, с внутренней лебедкой, видно для подъема торпеды с земли, огромными стопорами, массивными кронштейнами и весом было под двести килограмм.
— Да, бл**ть… Настоящий АНАЛОГОВНЕТ! — протянул поражённый Лёха. — А давайте мы будем в корабли мятежников кидаться одним этим специальным подвесным устройством Т-15–36! А желательно к нему ещё и изобретателей прицепить! — внес в окружающее пространство логичное рацпредложение Лёха.
Очкастый инженер Иван Георгиевич поспешил откреститься от такой чести.
— Вы понимаете, это другие заводы делают! Мы с ними только согласовываем технические требования! Главные конструктора заводов должны были лично поехать в Испанию на настройку устройства сброса! Но что то не получилось, и вот я вынужден тут представлять целиком чужое изделие!
В результате работы творческой технической мысли, Лёха приспособил одну из внешних подвесок от «Протеза», приделав четыре штанги — ограничителя колебаний, самолёт получил тросик сброса, одновременно запускающий работу мотора торпеды. Лебедка и прочие приблуды перекочевали на «торпедную» тележку, ловко реквизированную нашим проходимцем в хозяйственной части.
— Для испытаний! — Многозначительно ткнул пальцем в небо Лёха, обосновывая реквизицию шокированным поварам.
В итоге вес устройства получился около двадцати килограммов, что более чем устроило нашего изобретателя.
Вторая половина апреля 1937 года. Аэродром Лос- Альказарес.
Через пару дней Кузнецов дозвонился до командного пункта аэродрома, и удача была на его стороне — к телефону быстро позвали Проскурова.
— Добрый день, Николай Герасимович! Работаем, как всегда, строго по расписанию, — бодро отрапортовал Иван Проскуров. — Что там Хренов? Да бегают всей толпой вокруг торпед, и на свалку носятся регулярно, как трудолюбивые муравьи. Что говорят? Маты убрать? Тогда молча работают, самоотверженно! — хмыкнул он, не удержавшись от шутки.