Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая

— Мне, пожалуйста, плакат с «Мир! Май! Труд!» — заявил он, сверкая глазами, и почти шёпотом добавил, заканчивая рифму: «Где поймают, там…».

Надо отметить, что с той памятной ночи с этим действием у Лёхи проблем не стало. Вечером, как трамвай по расписанию, у ворот аэродрома появлялась энергичная автомобилистка за рулём маленькой голубой машинки, посылающая воздушные поцелуи и призывно машущая нашему герою.

— Лёх, ну хоть раз нас познакомь с дамой! Чем вы с ней таким занимаетесь, что ты дрыхнешь сутками, как пожарный конь! — в очередной раз подколол его Кузьмич.

— Агитирую за советскую власть отдельно взятую женскую особь! Изо всех своих комсомольских сил! — поржал в ответ Лёха.

Несколько человек за столами прыснули со смеху, но виду старались не подавать. Остряков, потягивая из чашки утренний кофе, лишь покачал головой, сдерживая улыбку. У всех было прекрасное настроение — весна, праздник, никакой тревоги с утра.

Когда была возможность, днём Лёха отсыпался, как пожарный после ночного вызова, а к вечеру снова возвращался в строй, полный сил и энтузиазма.

Лётной работы хватало на их маленькое подразделение — техники не раз уже самоотверженно снимали торпеду с его самолёта, вешали сто килограммовые бомбы, и звено морских бомбардировщиков разносило в пыль колонны франкистов, стремительно наступавшие на страну Басков.

И снова, каждое утро, словно ничего и не было, торпеда опять радовала глаз своим грозным видом, подвешенная под самолётом Лёхи.

— Вряд ли сегодня для нас будет какая-то работа, — задумчиво произнёс Остряков, облокотившись на стол. — Фашисты скорее всего будут бомбить митинги в городах, так что сегодня истребители отдуваются.

Он поставил чашку, и добавил с лёгкой улыбкой:

— А мы, да, после завтрака на митинг, и потом, раз уж Хренов требует, пройдём поэкипажно торжественным маршем!

Лёха приподнял брови, изображая неподдельное удивление, мол он совершенно не просил о строевой подготовке.

Настроение у всех было приподнятое, несмотря на войну. Ведь даже в такое неспокойное время находилось место и для шуток, и для маленьких праздников.

Когда казалось, что бесконечное ничегонеделание станет их новой реальностью, в столовую влетел запыхавшийся посыльный. Его глаза горели, как прожектора, а голос звенел от напряжения, будто он боялся, что не успеет договорить.

— Тревога! Срочный вылет! — прокричал он, тяжело переводя дыхание и обводя взглядом собравшихся лётчиков.

Лёха замер на мгновение, поставив кружку с недопитым кофе. Вокруг всё ещё царила уютная ленивость утреннего завтрака, но в одно мгновение её сменил горячий прилив адреналина. Бросив быстрый взгляд на товарищей, он вскочил, подхватил лётный шлем с крючка и уже через секунду мчался к выходу. Лётчики были выдернуты с завтрака, за спиной гремели стулья, все торопливо собирались.

— Ну, наконец-то, — пробормотал Лёха себе под нос, затягивая ремень шлемофона. — Надеюсь, на этот раз не впустую прокатимся.

На плацу их с трудом догнал дневальный, который, сбиваясь на каждом слове, доложил последние известия:

— Из штаба… срочное сообщение! Британский пароход «НИСРИ», что в Сантандер идёт… вопит, на весь Бискайский залив, что его преследует линкор мятежников… вместе с эсминцем!

Подбежав к самолёту и торопливо проводя предполётный контроль, Лёха замер в изумлении уставившись на торпеду.

Черный матовый бок сигары сиял свежей надписью, сделанной белой краской. Каждая печатная буква послания была любовно вырисована, видно для лучшего воспитательного эффекта. Теперь Лёхин самолёт с торпедой грозил мятежникам надписью: «ЗАБЬЁМ КОЗЛОВ!»

— Кузьмич! Опять твои художества! — крикнул не отрываясь проверяющий готовность самолёта Лёха.

Кузьмич, слегка застеснявшись, шевельнул своими будёновскими усами, и оправдываясь произнес:

— Ну красиво получилось же! Целый час рисовал с Алибабаевичем! — сдал подельника художественный руководитель творчества.

Стрелок, не ожидав такой подставы, тут же возмутился:

— Моя только краска таскал! — открестился он на всякий случай.

— Молодцы! Красиво и политически правильно! Запускаемся! — дал команду Лёха.

Уже сидя в самолёте, сознание откопало, что где в будущем от читал о попавших на Русско-Японскую войну и там был похожий девиз, означающий уничтожить врага любой ценой…

Моторы завелись, выбрасывая клубы дыма. Самолёты, будто хищные птицы, выруливали на старт, готовясь взмыть в небо, унося на борту грозный привет мятежникам.

01 мая 1937 года. Море в 40 милях от Сантандера, Линкор «Эспанья».

Лётчики взлетали поочерёдно, соблюдая отработанный много раз порядок, и, набрав высоту, привычно построились звеном. Двигатели ровно урчали, а самолёты уверенно держали строй, послушно следуя курсу на заданный квадрат моря в районе Сантандера. Всего двадцать пять минут полёта отделяли их от указанной точки, но для Лёхи, как и для его товарищей, эти минуты растягивались в целую вечность.

Он сжимал штурвал чуть крепче обычного, а взгляд постоянно скользил от приборов до горизонта, расстилающегося перед ним, ища корабли мятежников, словно подтверждение собственным мыслям. Прошлый опыт применения торпеды против эсминца оказался не из лёгких — попасть в такую шуструю и подвижную цель было задачей, требующей идеального расчёта и большого везения.

— Может лучше бы было бомбы подвесить, — в сомнении пробормотал он себе под нос, но голос растворился в монотонном шуме двигателей, — конечно, ими сложно утопить корабль, но попасть куда легче… А там глядишь бы и отпугнули от транспорта.

Ему вспомнился один из первый вылетов в конце прошлого года. Тогда подвесив четыре пятидесяти килограммовых бомбы на внешних держателям от «Протеза», он вспомнил книги про войну, прочитанные в юношестве, и запустил бомбу скакать по волнам, отогнав английский эсминец от советского парохода. К сожалению буквально через месяц Лёха получил приказ снять все держатели и срочно передать их в борт парохода, уходящего в Одессу. Ходили слухи, что из скопировали и обещали прислать уже советские внешние подвески с новой поставкой в мае…

«Но это не точно», — грустно пошутил Лёха, услышав восторженные рассказы.

Эти мысли крутились в его голове, пока горизонт оставался пустым. Но спустя примерно двадцать минут напряжённого полёта звено наконец обнаружило на горизонте цель. Качнув крыльями, ведущий взял курс на сближение.

Британский пароход, обильно дымящий из своей единственной трубы, явно изо всех сил старался уйти от преследования. Судно, скорее привыкшее к неспешным грузовым перевозкам, теперь по воле испанских мятежников словно вспомнило молодость, пытаясь превратиться в гоночного рысака. Оно выдавало, вероятно, самые быстрые мили за всю свою долгую службу. Но его усилия казались напрасными: сзади, всего в полутора милях, его методично обстреливал франкистский эсминец, не давая шансов на спокойное бегство.