Мой бесполезный жених оказался притворщиком

Хотя уж кому как не ему было знать, чем это может обернуться. Будь я на месте Хилкова, смогла бы я также невозмутимо сносить все это?

С другой стороны — какой еще выбор у него был?

Если он начнет огрызаться, Змеевы добьются того, что его немедленно обвинят во всех прегрешениях отца и, чего доброго, все же казнят.

Только дурак станет так рисковать ради сомнительного удовольствия бросить какому-то зарвавшемуся идиоту парочку острот.

— Мне точно нельзя поменять комнату? — еще раз попытался Платон.

— Нет! — рявкнул ректор, оглушительно хлопая ладонью по столу.

И перевел взгляд на Хилкова.

— Лукьян Хилков, вам тоже нечего сказать?

Хилков показательно тяжело вздохнул и засунул руки в карманы.

Его миролюбивое выражение лица могло бы обмануть многих, но Евжена так испуганно дернулась, что мне стало ясно — его спокойствие было отличной игрой на публику.

— Полагаю, все это одно большое недоразумение, — наконец заключил он.

— Сам ты недоразумение, — перебил Гордей. — Дядя, как ты мог позволить ему учиться в академии?!

— Достаточно! — оборвал ректор.

— Как интересно, — протянул Лукьян Хилков.

— Что тебе там интересно?

— Я сказал — достаточно! Вы все наказаны! — прогрохотал ректор.

— Дядя!

— А ведь я говорил вам!

— Да ладно?!

— Можно мне еще одну салфетку?

***

В качестве наказания весь следующий месяц после уроков мы мыли полы в коридорах.

Все, кроме Лукьяна Хилкова, который в ответ на отмашку ректора о наказании демонстративно отряхнул рукава, с которых до сих пор капало, и со всей доступной обреченностью в голосе спросил:

— И я тоже?

А для верности ещё и шмыгнул носом.

Ректора перекосило.

— Что ж… Полагаю, вы от наказания освобождены, господин Хилков.

— Лукьян, — протянул Платон, его глаза загорелись, — Лукьян, слушай, а давай в следующий раз ты попросишь, чтобы нам поменяли комнату?

Лукьян только вежливо улыбнулся в ответ.

***

Платон вырос самодовольным и избалованным, вообще не тем человеком, которым он должен был быть изначально. Высокомерный, равнодушный к проблемам окружающих, бессовестный манипулятор.

Гордею Змееву оставалось только локти кусать от зависти, потому что даже он так понтоваться не умел.

Во всей этой печальной картине радовало лишь одно — Платон лажал ужасно, тупил по-страшному, и только это не позволяло назвать его по-настоящему плохим парнем — то, что он неизменно попадал впросак в своих попытках дойти до цели теми самыми любыми средствами.

Его моральный компас вечно показывал куда-то не туда.

В одну из ночей, когда нам было по тринадцать, мы снова сидели на крыше, которую прознавший обо всем граф переоборудовал так, чтобы минимизировать риск того, что кто-нибудь в один прекрасный день поскользнется, расшибется и испортит труды садовника, и я спросила Платона:

— Платоша, а что бы ты сделал, если бы однажды я стала плохой?

В те времена Платон еще скупился на слова, поэтому в ответ я получила целое ничего и неопределенный хмык.

— Ну, вот представь, что я стала злодейкой, — принялась объяснять я. — И, — я запнулась, понимая, что память у Платона, что надо, и в будущем у него обязательно возникнут вопросы, так что нужно спрашивать как-то завуалированно. Лучше не спрашивать вообще, но я просто не могла отделаться от этой мысли, не после того, как мне месяцами снились кошмары. — И я бы навредила кому-нибудь. Какому-нибудь очень хорошему человеку. Очень сильно навредила. Что бы ты тогда делал?

Я задавала ему нелегкий вопрос.

И нечестный.

Но даже если я не собиралась портить ему жизнь, даже если я планировала держаться подальше от цесаревича Илариона, и быть настолько дружелюбной по отношению к Надежде, насколько это возможно, это ничего не гарантировало. Намерения — это еще не все. Потому что людьми управляют чувства и эмоции. Иногда кто-то не нравится тебе просто потому, что он тебе не нравится. И ты не ладишь с кем-то, кто в другой жизни мог стать твоим лучшим другом, просто потому, что так сложились обстоятельства.

Мне могла не понравиться Надя Змеева.

Я могла не понравиться ей.

А уж, что могли надумать и наговорить сверху всевозможные любители сплетен, об этом и думать не хотелось.

Так что я надеялась услышать что-то обнадеживающее.

Что Платон хотя бы предупредит меня о том, что цесаревич уже сел затачивать меч.

— Капитан Раскатов говорит, концы надо прятать в воду, — задумчиво пробормотал Платон, устремив взгляд на фонтан, заставляя меня внутренне вопить от ужаса, потому что при каких вообще обстоятельствах капитан Раскатов мог сказать что-то подобное? — Так что не волнуйся. Этот хороший человек никому и ничего бы не рассказал.

— Нет, я имею в виду-

— Никто бы его просто не нашел, — сверкнул глазами Платон.

И, хотя звучало это до ужаса стремно, я не могла заставить себя разозлиться на него. Или отчитать его. Или провести лекцию о том, что хорошо, а что плохо.

Как бы то ни было, он часто тормозил. Подолгу размышлял над чем-нибудь, прежде чем сделать.

У меня были все основания полагать, что его убийственные порывы так и останутся страшным ответом на нелепый вопрос — не больше.

К тому же вселенная вроде как определила ему роль хорошего парня и вынуждала играть ее, даже если Платон не желал учить слова, раз за разом рвал сценарий и ломал декорации.

Он регулярно перепрятывал все оружие Змеева, чтобы он не зарубил Лукьяна Хилкова, когда Платон отвернется, потому что он не собирался все четыре года мыть коридоры в качестве наказания за то, что он такой отстойный сосед по комнате.

По той же причине он не хамил ректору.

Редко хамил ректору.

С натяжкой — это было не хамство, а убийственная честность.

И даже проявлял некоторую благосклонность в общении с цесаревичем. Всем уже давно стало понятно, что друзей у того нет от слова совсем, и сжалившись над беднягой Платон наконец сократил количество шуточек по этому поводу.

С сотни до десяти в день.

И, когда какой-то урод от пиротехники, умудрился подорвать свой котел на введении в алхимию, и ядовитые испарения пыхнули в сторону Нади, разъедая ее платок и блузку, обнажая не только ее выдающиеся вокальные данные, ставшие для всех настоящим шоком, но и кое-что еще, Платону пришлось стащить свой пиджак и накинуть на несчастную.

Потому что мы сидели за одним столом, и я очень выразительно сверлила его осуждающим взглядом.

Все то время, что Надежда визжала, а Платон незаинтересованно подпирал щеку кулаком.