Мой генерал

— Федор!

Лошадь ударилась копытами о землю, странно изогнулась, поддала крупом, и от этого движения Вадим пробкой вылетел из седла.

— Федор!!

Вадим упал очень неудачно, спиной в обрыв, упал и покатился, и за ним поднималась пыль, а люди кричали, и мужик с ребенком в конце концов спрыгнул на землю и быстро ссадил мальчишку. Марина видела, как тот стоит на земле среди движущихся лошадиных ног — странно маленький и беззащитный.

Лошадь унеслась в лес — болтались поводья, и стремена цеплялись за кусты. Юноша, потерявший свою кепочку, метался между испуганными животными. Какая-то женщина пронзительно завизжала.

Почему-то Марина вдруг увидела среди лошадей Федора Тучкова Четвертого и даже оглянулась, потому что до этого он стоял рядом с ней. Он хватал поводья и пытался удержать животных, а лошади задирали морды, косили глазами, как будто разом обезумели. Снизу, из-под обрыва, мчался кто-то в подвернутых тренировочных штанах, и еще кто-то бежал, и тот самый мужик как из-под земли вырос перед Мариной и сунул ей в руки перепуганного мальчишку. Мальчишка был увесистый и громко ревел — на одной ноте.

Марина отбежала с ним подальше.

— Тише, тише, маленький, — приговаривала она, — тише, тише… Все в порядке. Это лошадки играют. Играют лошадки.

Все кончилось в одну секунду.

Изнутри плотного облака пыли вдруг вышел Федор Тучков, держа под уздцы двух потных лошадей. Они больше не задирали морды и не дрожали, шли спокойно, только уши у них ходили и раздувались ноздри. Отец мальчишки оказался как бы с другой стороны, и он пытался снять с лошади какую-то тучную даму в панаме.

— Видишь, видишь? — спрашивала Марина у мальчишки. — Все обошлось, все хорошо.

Мальчишка больше не гудел, только длинно всхлипывал и прижимался к Марине боком, и она обнимала его и чувствовала, как дрожит маленькое тельце.

Федор Тучков передал поводья тому самому типу в подвернутых тренировочных штанах, подоспевшему снизу, а сам ринулся с обрыва, осыпая за собой огромные неровные пласты песка.

— Федор!! — закричала Марина и закашлялась от пыли.

Люди кое-как спускались на землю, доходили до травы и почему-то садились на нее, как будто только что пережили катастрофу самолета.

— Спасибо вам, — подскочивший молодой мужик схватил своего мальца в охапку и крепко прижал к себе.

Малец пискнул:

— Папочка! — И обнял его за шею, и прижался, и уткнулся, а потом пристроил подбородок на плечо и уставился на Марину блестящими глазами.

Отец тоже посмотрел.

— Испугались?

— Очень.

— А мы с женой утром поссорились из-за этих лошадей! Она говорит — не ходи, опасно, да еще с Сашкой. А я говорю — чего там опасного!

— Что случилось? Вы не видели?

— Да у одного лошадь как взбесилась! Ну и остальные переполошились. Пошли, Сашка, скорей к матери, а то она как узнает, так тоже… переполошится! Пошли, Сашка!

Тут Марина вдруг вспомнила про Вадима и про то, как страшно он упал и покатился в обрыв и как Федор Федорович, осыпая огромные пласты песка и смешно перебирая ногами, побежал под горку. Она вскочила, ринулась за ним, даже оттолкнула кого-то с дороги, чего никогда раньше не делала. Небольшая толпишка стояла на краю обрыва, и еще одна — побольше — обнаружилась, когда Марина заглянула вниз, и по пляжу кто-то бежал, и лица у всех были одинаковые испуганно-любопытные.

Федора Тучкова Четвертого нигде не было.

Марина стала осторожно спускаться прямо здесь, где песчаные острова обрушивались из-под ног бесшумной лавиной. До лесенки ей бежать не хотелось. Только бы нога не подвернулась и не зашлась от боли.

На половине спуска она не удержалась, взмахнула руками и с размаху села в песок. Немного проехала в песчаной лавине и оказалась у ног Павлика Лазарева.

— Здрас-сте, — поздоровался Павлик.

Марина снизу вверх смотрела на него. Он не сделал ни одного движения, чтобы помочь ей подняться. Виду него был недовольный, и только, никакого любопытства.

— Поехал на лошадке кататься! — жалостливо сказал кто-то в толпе. — Вот и покатался!

— Жену надо бы найти, — высказался еще кто-то. — Или с кем он тут?

Уже все было ясно, даже по тому, как странно люди молчат или говорят сдавленными «жалостливыми» голосами, все было ясно, а слова только подтвердили догадку, но Марина все-таки спросила:

— А он… что он? Он… вообще-то жив?

— Вообще-то он помер, — нехотя сказал Павлик. — Шею сломал или спину. А может, и то и другое.

И сверху вниз посмотрел на Марину, которая все ковырялась в песке у самых его ног, поправил на носу зеркальные очки и добавил задумчиво:

— Вот подлость какая!

* * *

— Да потому что это не развлечение для праздных гуляк-с! Нет-с, не развлечение! Мы же не кельты, которые рождались в седле! Мы не приспособлены, ленивы, неловки! Как можно этого не понимать! Лошадь — животное тонкое, интеллектуальное, непростое!

— Да че же ты говоришь, Иоаныч? Вот у нас в том годе мерин Звонкий повез, стало быть, председателеву тешшу в дальний лес, да и случись тама у них…

— Генрих Янович, разве такое возможно, чтобы лошадь ни с того ни с сего сбросила седока?

Это Федор Тучков спросил, и Марина даже голову не повернула. Он не стал с ней разговаривать, когда она в конце концов пробралась к нему там, на обрыве.

Он просто отвернулся от нее.

Он не сказал ей ни слова.

Он с досадой стряхнул ее руку, когда она взяла его за широкое запястье.

Больше никогда в жизни она не приблизится к нему.

Больше никогда в жизни она не станет на него смотреть.

Больше никогда в жизни она не возьмет его за руку.

— Генрих Янович?

— Да, ты нам ответь, ответь, Иоаныч!

— Ирина Михайловна, почему вы называете деда Иоаныч?

— Дак а как же? Иоаныч и есь!

— Да он Янович! Генрих Янович!

— Вот недослышала я! Как ты говоришь? Яковлеч?

— Вероника, не приставай к Ирине Михайловне! Мне, собственно, решительно все равно, как именно…

— Это же не дикий мустанг! Это обычный… укрощенный жеребец! Почему он вдруг его сбросил?!