Мой Израиль

Следующий билет был в экспериментальную студию театра, расположившуюся в подвальчике. Летняя жара, камерная обстановка, первый ряд и предстоявший ужин в ресторане требовали легкого светлого платья. Давали, кажется, «Мессию» Йосефа Мунди; надеюсь, что память меня не подводит. Во всяком случае, мне обещали нечто концептуально-философское с экзистенциальным уклоном и экспрессивным исполнением. Всему этому комплексу, уверили меня знакомые лица, «Габима» умеет дать надлежащее обрамление в рамках системы. Станиславского, если кто забыл, о чем речь.

Что происходило на сцене, я забыла. Помню только, что на всем протяжении пьесы гонялась за смыслом фраз и поворотов сюжета, не успевая следить за игрой актеров. Как-то ничто ни во что не складывалось, не трансформировалось и не переливалось. В результате мне так и не удалось понять, кто именно приставил сифон к ширинке — юноша в футболке, Иоанн Предтеча с бородой Черномора, Иисус в рубище или иудейский пророк. Возможно, они были в одном концептуально-философском лице, но кремовое платье из чесучи оказалось безнадежно испорченным. То ли сифон, из которого актер мочился на публику, давно не мыли, то ли воду покрасили чем-то фиолетовым, полагая, что воображаемая, но натуралистически мокрая моча Мессии не может быть цвета воды из крана. Я поклялась больше систему не проверять.

Но дружественные лица из «Габимы» никак не хотели угомониться. На сей раз, обещали они, речь идет о солидной постановке в духе кинотриллера, но с саркастическим флером. И мне по моей же просьбе прислали билет в последний ряд, до которого пух не долетает и сифон не добрызгивает. Зал был набит детьми и юношеством. И те и другие отчаянно шумели. Действие шло споро, но тут вдруг над самым моим ухом выстрелил пистолет-хлопушка. И я оглохла. Видела, как разбойники в ковбойских шляпах лихо понеслись вперед по проходу в зале, но не слышала ничего. Знакомый ухо-горло-нос потом решил проблему за три визита.

И тут я потребовала у знакомых лиц из «Габимы» билет в первый ряд на самый посещаемый спектакль.

С собой я несла: зонт против пуха или любой другой опасности с воздуха, сифон, наполненный водой, которым собиралась отбиваться от огня, воды и всего того, что может напасть на меня со сцены, и пистолет-хлопушку, которым следовало воспользоваться в конце перформанса, заключив его во фразу: «Хорошо стреляет тот, кто стреляет последним». Или: «Так будет со всяким, кто еще раз подойдет ко мне по системе Станиславского». Но наиболее посещаемая постановка оказалась такой скучной, что я задремала, ничуть не смущаясь тем, что сижу в первом ряду. В конце концов, «Габима» начала нашу ссору первой.

Торт с вишнями

В середине шестидесятых годов я оказалась на практике в больнице маленького литовского городка, граничащего через неширокую речку с бывшим Тильзитом. Было странно сознавать, что непримечательный мостик представлял собой границу между некогда литовской Литвой и бывшей немецкой Пруссией. Впрочем, рассказывали, что мостик навели солдаты — те или эти, то ли во время наступления, то ли в разгаре бегства. И предсказывали, что Тильзит, переименованный в Советск, скоро снова станет Тильзитом, а близлежащий Калининград — Кенигсбергом. Разумеется, никто не предполагал, что бывшую Пруссию отдадут Западу. Но если бы восточные немцы попросили…

Восточная Германия, которая тогда называлась ГДР, то ли не попросила, то ли попросила плохо. Лежащие в развалинах бывшие прусские города со временем отстроили, заселили случайным людом и оставили в России. А летом, с которого я начала рассказ, мне удалось побывать в Калининграде. Он был в развалинах. На одной из центральных площадей среди груд кирпичей, смешанных с землей и человеческими экскрементами, возились одичавшие кошки. Посреди этого пустыря высилась доска объявлений, вокруг которой было людно. Я подошла в надежде разузнать, есть ли в городе нечто, похожее на столовую, еще лучше — гостиницу неведомственного значения, потому что из двух полуобщежитий-полуказарм меня уже выставили, объяснив, что проживать и питаться в них могут только моряки или представители соответствующих ведомств.

В толпе мне понравился пожилой человек в перелицованном твидовом пиджаке и лоснящихся брюках с тщательно заглаженной складкой. К сожалению, старик плохо говорил по-русски. Он был из уцелевших немцев, но после войны не смог покинуть родной город в беде, к тому же не чувствовал за собой никакой вины, потому что Гитлер ему изначально был не по душе. Я кое-как соединяла известные мне немецкие слова со словами на идише, а немец понимающе улыбался и отвечал по-немецки, вставляя русские слова. Приличных столовых он назвать не мог, но фрау Грета, в лучшие времена державшая знаменитую кондитерскую, подает бывшим постоянным клиентам кофе и пирожные в собственном дворике.

Фрау Грета напоминала отощавшую и одичавшую кошку, воспитанную в приличном доме. Одежда висела на ней, как на чучеле, и длинные сухие пальцы, непрестанно перебиравшие то шарфик, то скатерть, то складку на юбке, постукивали друг о друга. Ее домик прятался в глубине вишневого сада. Был конец августа. Вишни висели пригоршнями там, где их еще не обобрали, и время от времени шлепались на землю с приглушенным аханьем. А-ах! В саду были расставлены пятиугольные столики, окруженные скамейками. Счетом три. Деревянные серо-бурые с желтыми пятнышками лишайника, как полагалось прибалтийской дачной мебели. За столиками сидели мужчины, похожие на моего знакомца. В таких же перелицованных твидовых пиджаках. И все ели торт с вишнями, запивая его пахучим кофе. Ах, что это был за торт с вишнями!..

Но обратимся к героине нашего рассказа. Она родилась в 1928 году в Кенигсберге в семье зажиточных негоциантов по фамилии Шлоссберг, что означает в переводе с немецкого «замковая гора». В 1933 году, когда к власти пришел Гитлер, Шлоссберги бросили все и уехали в Палестину. Поселились в Тель-Авиве. В 1943 году наша героиня, которой было тогда 15 лет, встретила Ицхака Рабина. В 1949 году они поженились. А в 1995-м, за несколько лет до золотой свадьбы, Лея стала вдовой первого израильского премьер-министра, убитого по политическим мотивам. В немалой степени ее стараниями он был превращен в национального великомученика. Но даже ей не удалось раскрыть тайну его гибели. Лея Рабин вспоминала: «Я услышала три коротких разрыва. Что это было? Хлопушка? Пистоны? Вдруг оказалось, что я стою одна и кто-то кричит: „Это было не по-настоящему“. После этого второй телохранитель втолкнул меня в следующую машину в ряду. Это была та же машина с телохранителями, что сопровождала нас от дома до демонстрации. „Кадиллак“ с Ицхаком, водителем Дамти и телохранителем Йорамом Рубином медленно отъехал. Затем отъехала машина, в которой сидела я. Мы поехали мимо толп, по улицам, не останавливаясь на красный свет. „Куда мы едем?“ — подумала я. Я не видела ни „кадиллака“, ни других машин с охраной. Я полагаю, ребята сами не знали, куда мы едем. Снова и снова я спрашивала их: „Что случилось?“ — и каждый раз они отвечали мне: „Это было не по-настоящему“».

Крики «это не по-настоящему!», точнее, «стреляли холостыми!» слышала вся страна, сидевшая в эти минуты перед экранами телевизоров, поскольку несчастье случилось в конце широко разрекламированного митинга в защиту мирных соглашений в Осло, в эффективности которых к тому времени вроде бы сомневался и сам Ицхак Рабин. Так утверждал бывший начальник Генштаба Дан Шомрон во время гораздо более поздней телепередачи, в которой я принимала участие. Говорил он это членораздельно, в микрофон, ничуть не пытаясь скомкать сказанное или подвергнуть его сомнению. Тогда, на рубеже 1999 года, это еще считалось ересью. Сейчас мнение политологов-международников, согласно которому Соглашения в Осло в силу их несовершенства изначально не могли привести к миру между Израилем и палестинцами, распространилось столь широко, что стало почти неоспоримым. А требование повторного следствия по делу убийства Ицхака Рабина по причине целого ряда нестыковок в первоначальной версии продолжает висеть в воздухе.

Лея Рабин была заинтересована в дополнительном следствии, но при этом до конца своих дней продолжала клеймить и люто ненавидеть людей, признанных виновными в смерти мужа. Так же яростно она продолжала настаивать на реализации Соглашений в Осло. Создавалось ощущение, что мирный процесс — не политическое приключение, предпринятое ее вечно колеблющимся и усиленно рефлексирующим покойным супругом, а дело жизни самой Леи. Ей удалось заставить правое правительство выделить солидную сумму из бюджетных денег на строительство Центра имени Рабина, музея и места встреч единомышленников, настроенных на продолжение мирного процесса всеми возможными и невозможными способами.