Мой Израиль

В самый разгар кампании по сбору средств на этот центр меня пригласили на заседание, посвященное увековечению памяти убиенного премьер-министра. Народу было много. В основном представители левого лагеря, журналисты, писатели, историки и политики. Пригласили меня как специалиста по «русскому голосу». Присутствующие очень хотели присоединить этот «голос» к общему потоку славословия Рабину и действиям в поддержку мирного процесса. «Голос» в большинстве своем сопротивлялся и тому и другому.

Опрашивали по очереди. Когда подошла моя очередь, Лея Рабин, сидевшая во главе стола, повернулась всем телом и подняла на меня тяжелый, недоверчивый и хмурый, но с оттенком ожидания взгляд. Она выглядела совершенно безупречно, ее можно было принять за киноактрису, исполняющую роль вдовы премьер-министра. Ни один волосок не шептался с ветерком, поднятым вентилятором, ни одно движение не казалось лишним, жемчужные бусы лежали на груди так ровно, словно их только что поправила заботливая костюмерша. «Почему ваши люди ведут себя оппозиционно?» — спросила вдова хриплым голосом. В тоне вопроса затаились обида и гнев, сдобренные толикой презрительного превосходства.

Мне показалось, что я попала на проработку общим собранием с участием партактива. Ответ, впрочем, был готов заблаговременно. «Канонизация Рабина-мученика слишком напоминает культ личности, чтобы увлечь публику, бежавшую из бывшего СССР. Кроме того, исторический закон „Sic transit Gloria mundi“ позволяет предположить, что даже Юлий Цезарь был бы со временем забыт, если бы не Шекспир. И если современного Шекспира найти не удается, лучше оставить этот вопрос на усмотрение потомкам». Установилось недолгое молчание. Лея смотрела на меня исподлобья, но не враждебно. Потом покачала головой, отказывая времени и провидению в доверии.

Умерла она в 2000 году. Не знаю, как бы сложилась судьба ныне прозябающего мемориального центра имени ее мужа, живи Лея по сей день. У нее было странное, почти гипнотическое, влияние на окружающих. Ее боялись ослушаться, но по большому счету не любили. Не любили настолько, что, когда она заявила о своем желании покинуть Израиль в связи с тем, что правые пришли к власти, был объявлен всенародный сбор средств на ее отъезд. Пошел слух, что дело идет споро и жертвуют охотно. Лее пришлось выступить с квазиизвинением по поводу того, что ее слова якобы были плохо поняты. Тогда же вновь всплыла история с золотой брошкой. И снова пришлось оправдываться и отрицать то, что в 1994 году вызвало один из скандалов, связанных с женой премьер-министра. Якобы во время торжественной церемонии подписания мирного договора с Иорданией Лея Рабин потеряла золотую брошь. И тысячи солдат элитных войск были специально доставлены на этот пограничный участок перетряхивать песок. Брошку, по слухам, так и не нашли.

В интервью, взятом незадолго до смерти Леи Рабин, журналистка газеты «А-Арец» Тамар Авидар не постеснялась спросить в лоб: «За что вас не любят?» «Меня не любят на блошином рынке в Яффо, — ответила Лея, — но это вопрос политики. Зато в моем супермаркете в Рамат-Авиве ко мне относятся замечательно». Можно интерпретировать этот ответ двояко: как высокомерную наглость и как чистосердечный ответ человека, для которого мнение окружающих о нем, а тем более мнение улицы не имеет большого значения. Отметим, что Яффо считается городом неашкеназской бедноты, традиционно правой в политическом плане, тогда как Рамат-Авив является оплотом либеральной элиты.

Она была женой офицера, генерала, начальника Генштаба, посла в США, министра и премьер-министра, нобелевского лауреата. И она стоила ему недешево. Одевалась в бутиках от Диора и де ла Ренты и держала в доме высокий европейский стиль, как подобает генедике фрау из хорошего прусско-еврейского дома. Между тем ее свекровью была Красная Роза, мать Ицхака Рабина, знаменитая суфражистка и социалистка. Можно себе представить силу этого семейного противостояния… В семидесятых годах израильтяне жили бедно и возводили скромность в принцип — держать валютные счета за границей запрещалось под страхом тюремного наказания. Но Лея Рабин, став из жены посла Израиля в США женой премьер-министра, не стала закрывать посольский валютный счет в американском банке, хотя и обязана была это сделать. Более того, она свободно этим счетом пользовалась.

По нынешним подсчетам журналистов, в апогее этого скандала на счету лежало 60 тыс. долларов. Когда скандал разразился, публиковали гораздо меньшие цифры, словно не верили самим себе: 60 тыс. долларов в 1977 году в глазах среднего израильтянина были неслыханным богатством. После того как статья об американском счете премьер-министра была опубликована в газете «А-Арец», Ицхак Рабин подал в отставку. Вскоре, правда, он снова оказался на гребне политической волны. Говорили, что самому Рабину вовсе не нравится работать политиком. Он и сам утверждал, то ли в шутку, то ли всерьез, что с большим удовольствием работал бы агрономом. Сплетничали о том, что Рабин всегда был и оставался ведомым, а дергала за ниточки она, Лея. И что не будь ее, не было бы и того Рабина, которого знает история.

Примерно через пять лет после гибели Рабина я встретила ее на приеме, который давал в своей резиденции тогдашний премьер-министр Эхуд Барак в честь приезда Хиллари Клинтон с дочерью. Почтенные гости выглядели… скажем так: они выглядели обыденно, хотя было заметно, что старались выглядеть роскошно. А вот Лея Рабин была безупречной в темном платье бессмертного диоровского кроя, украшенном одной ниткой крупного и ровного жемчуга. И надо думать, тогда она уже была смертельно больна. Толпа приглашенных мягко огибала ее, возвышавшуюся, как символ естественной элегантности и того, что можно назвать «комильфо», в точном переводе: «так, как полагается». Огибала, жадно разглядывая и раздраженно восхищаясь.

Ее называли первой леди Израиля и тогда, когда она еще или уже не была женой главы государства. В ней было что-то от королевской представительности. Есть фотографии, на которых Лея выглядит ровней Жаклин Кеннеди. И фотографии, на которых Бетти Форд рядом с ней кажется расплывшейся домохозяйкой. Мне лично больше всего нравится фотография, на которой бегущая рядом с Леей Рабин Хиллари Клинтон схожа со стюардессой, сопровождающей важную гостью к трапу. Между тем женское соперничество между первой леди США и женой израильского посла, а пусть даже и премьер-министра, могло считаться вызовом и иметь неприятные политические последствия.

Как-то, в самом начале моей израильской жизни, меня попросили послужить гидом группе жертвователей из США. Я должна была провести группу по кардиологическому отделению, делая особый упор на оборудовании с медными табличками. На табличках усилиями бывшего йеменского ювелира, ставшего больничным мастером на все руки, были выгравированы имена толстосумов, на чьи деньги это оборудование куплено. Я выполняла серьезное поручение, ведомая чувством тяжелой ответственности. И очень старалась показать все, не забыв ни одной медной таблички.

«Послушай, — отвел меня в сторону один из жертвователей, — я сам кардиолог из Кливленда. У нас такого оборудования еще нет. Думай, что показываешь, тебя же предупредили, что в группе много врачей. Если хочешь, чтобы жертвователи вытащили чековые книжки, не показывай, что есть, а рассказывай, чего у вас нет. И лучше, если положение окажется катастрофическим». «Разве ты, еврей, не хочешь, чтобы в Израиле все было лучше, чем в любом другом месте мира?» — удивилась я. Он задумался. «Все же послушайся меня, — попросил жалобно. — Я не уверен, что другие думают, как ты и я».