Мой необычный друг

Киваешь.

Человек, просунув пальцы между зубьями, разводит в стороны. Натужно пыхтит, расширяя щель. Хлещет кровь. Не сдержавшись, кричишь. Невольно дёргаешься от ошеломляющей боли.

– Терпи, – жёсткий, как удар, наказ.

Ещё одна попытка. Ты зажимаешь рот руками, чтобы сдержать рвущийся вопль. С громким лязгом капкан раскрывает пасть. Отбросив железяку, парень осматривает изувеченную ногу.

– Нехорошо… Кость сломана, – он осторожно касается страшной раны. – Так что бегать, друг, скорее всего, больше не сможешь.

Что? Не веришь? Быть может, ослышался? В голове шумит, так что вполне вероятно.

– Я думаю, что смогу тебя вылечить, если доверишься.

Человек предлагает помощь? Тебе. Кентавру!

– Согласен? – вопросительно смотрит.

Соглашаться? Жить без радости бега. Стать изгоем… Жить. Это уже не будет жизнью. Но умереть… Смерть страшит больше. Согласишься? Ведь выбора-то и не осталось. В противном случае тебе не выкарабкаться, умрёшь, словно бестолковый крольчонок.

Страшно. Люди – враги кентавров!

Мысли вихрем летают в голове, словно в дикой скачке.

А парень уже обрабатывает рану: промыв водой из фляги, вправляет кость (ты вновь кричишь) и наносит какую-то мазь. Мгновенно приходит облегчение, прохлада окутывает болезненное пламя. Человек фиксирует всю ногу – от копыта до локтя – толстой длинной веткой, закрепив бинтами.

– Вот и всё. Боль вскоре утихнет. Тебе нужно отдохнуть и выспаться, – он встаёт. – Не против, если я разведу огонь?

Недоверчиво смотришь на него. Этот человек… Что он задумал? Решил помучить перед смертью? Не может быть, чтобы он просто так помог.

Лежать на боку тяжело, мышцы одеревенели от сырого холода. Пошевелившись, всхлипываешь:

– Больно…

– Не волнуйся, пройдёт.

Голос из тёплой дали. Живое тепло костра обволакивает продрогшее тело. Едва не засыпаешь от усталости. Он невольно будит тебя:

– Это всё, – шепчет, – что я могу сейчас сделать. Тебе нужно поспать. Завтра предстоит очень долго идти, дома я смогу лучше позаботиться о твоей ране. Если ты, конечно, согласен.

Опираясь на локоть, смотришь снизу вверх. Ни злобы, ни страха, только сочувствие и сонность. Он трёт глаза, размазывая по скуле грязь, а, возможно, кровь – не видно. У него грубое лицо, карие глаза, в которых плещется надежда на сон, и добрая улыбка. Чувствуешь острые, пряные запахи, словно от букета лечебных трав.

– Зачем? – тебе важно знать.

– А как же иначе? Ты же мог умереть! – он искренне удивляется.

– Но… люди ненавидят нас.

– Люди и меня боятся, потому что считают колдуном. А я всего лишь готовлю лекарства, знаю о травах почти всё, – он тоскливо улыбается. – Так что не мне тебя ненавидеть.

Он отходит к дереву, где оставил вещи. Немного повозившись, вытаскивает свёрток.

– Ты замёрз, – не вопрос, но утверждение. – Я, как знал, что пригодится, – смешок. – Можно я сяду рядом с тобой? Одеяло у меня одно, а в лесу ночами холодно.

Он подходит ближе, останавливается. Замявшись, садится и подбирает ноги. Стянув одеяло, накрывает свои и твои плечи. Сразу становится легче. Тепло. Тепло и пахнет травами… целым букетом.

Сонливость наваливается неподъёмной тяжестью, еле удерживаешь глаза открытыми. Ты устал: от боли и потери крови, от тяжёлых мыслей, истрепавших разум. Боль утихает, растёкшись жаром, но окончательно уходить не собирается.

Страшно? Ты слишком устал, чтобы бояться.

Утром Дольф – так его зовут – сгибает сломанную ногу и наматывает плотно свежие бинты. Его голос помогает прорваться через боль, через слабость и жар. Весь день вы идёте. Он помогает, поддерживает. Медленно ковыляя на трёх ногах, опираешься на его плечо.

– Ты… боишься? – задаёт вопрос, резко остановившись.

– Да, – помолчав, шепчешь.

– Ясно, – Дольф улыбается. – Я не могу требовать от тебя доверия.

Ты чувствуешь укол вины. Ты едва не умер, но получил шанс на спасение. Довериться врагу – иначе не выжить.

– Мы почти пришли, – он указывает на темнеющий вдали ряд домиков. – Но нам не туда, – ведёт пальцем вдоль горизонта вправо.

– Ты живёшь отдельно от сородичей? – ты поражён.

– Я же говорил, что меня считают колдуном. Так проще…

Он говорит, говорит, говорит. Дольф одинок, но общительный, открытый и добрый, словно жеребёнок.

Дом ютится под раскидистой сосной. Совсем крошечный: одна комната с земляным полом. Провисшая крыша, маленькое окно и покосившаяся хлипкая дверь. Кровать и стол с единственной табуреткой.

– Постелю тебе соломы здесь, – указывает на печь в углу, почти чёрную от сажи.

Он улыбается. Дольф постоянно улыбается. Озорная, смущённая или грустная – улыбка всегда украшает его лицо. И пятнышки на носу и щеках… Дольф поцелован солнцем и рождён лугом, от него пахнет теплом и травами.

Ты лежишь на мягкой соломе. Усталость от длительного перехода даёт знать: глаза слипаются. Прислонившись к тёплой стене, наблюдаешь, как Дольф готовит лекарство. Его длинные с узловатыми суставами пальцы порхают над мешочками, коробочками, склянками, берут щепотки, смешивают, растирают.

– Так, готово!

Он подходит, держа миску с зеленовато-серой кашицей, от которой исходит яркий, до головокружения, запах.

– Это, – говорит, – сильное средство. Будет жечь, но лечение пойдёт быстрее.

Разрезая бинты, он не разговаривает. Точнее, не разговаривает с тобой, просто бубнит под нос: то ухмыляясь, то хмурясь.

– Воспаление не пошло, – шепчет, – кости встали на место, кровь не идёт. Великолепно, – и он опять улыбается.

– Спасибо, – бормочешь, опустив взгляд, – за всё.

– Рано благодаришь. У тебя тяжёлая рана. Ноги лошади отличаются от людских. В деревне коня, переломавшего ноги, убивают. Из милосердия, чтобы животное не мучилось? Нет. Просто никто не желает возиться.

Мурашки пробегают по коже.

– Люди жестоки, – тихо продолжает Дольф, накладывая один тугой слой бинтов на другой, – и в этом я согласен с кентаврами. Теперь ты наверняка будешь сильнее ненавидеть людей. Возможно, это правильно.

Кривится лицом – смесь брезгливости и злобы.

– Но ты устал. Отдыхай. Сон – лучшее лекарство.

Бормочешь благодарность, как учили родители. Ты стараешься отделить Дольфа от остального племени двуногих. Верить до конца не сможешь, но попытаться стоит.