Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
«Отчаянная решимость преобразила Ивана Африкановича». И эта отчаянная решимость в нем просыпается каждый раз, когда наступает крайнее положение. В таком состоянии он способен «так страшно, так небывало» взглянуть, что даже бесшабашный Митька беспрекословно ему повинуется. Когда председатель готов отказать ему в разрешении на выезд, Ивана Африкановича не узнать. От робости, покорности судьбе, безропотности ничего не осталось: «У него вдруг застыли, онемели глаза, и какая-то радостная удаль сковала готовые к безумной работе мускулы. Враз исчез и страх и все мысли исчезли, кроме одной: «Вот сейчас, сейчас!» Что это такое «сейчас», он не знал, но появилось ощущение спокойного веселого безрассудства, и он, дивясь самому себе, ступил на середину конторы и закричал: «Справку давай!» Ему не продажное нужно, а свое, кровное, завоеванное, непокупное. Справки добился, а радости избавления от тягот деревенской жизни у него нет: все здесь дорого, привычно, прекрасно. Ему очень не хочется уезжать, он
Мир опустел для него. Катерина как бы всегда дополняла Ивана. Она активна, энергична. Она за все берется: и косить, и за телятами ходить, и коров доить, и ребятишек родить, все ей по плечу, на все, кажется, ее хватает. Катерина грубовата. Иван мягок, нежен. Катерина волевая, Иван уступчив, слабохарактерен. В них так много разного, что вместе они создают полную гармонию богатого человеческого характера. Иван Африканович застенчив, стыдлив, конфузлив. Он постыдился подложить себе под голову лежащий рядом больничный тулуп, когда, дожидаясь родов Катерины, сморенный двухдневной усталостью, заснул в закутке на голых поленьях. А оставшись без билета и без денег – Митька опоздал на поезд, – он постеснялся заглянуть к нему в чемодан. Так и сидел несколько часов голодный, под присмотром дорожной милиции, пока не появился Митька и все не выяснилось.
Нет в этой повести ни завлекательного сюжета, ни острой смены событий, ни героических подвигов, нет ничего эффектного, блестящего, а оторваться от нее невозможно: обаятельная притягательность повести – в правде, простой, будничной, нешумливой. Сколько надо самому пережить, чтобы с такой достоверностью передать переживания своих героев, все их горести, радости, заботы, беды.
Глубоко и поэтично, с тонким пониманием малейших побуждений душевной жизни воссозданы образы Ивана Африкановича и Катерины – главных героев повести. Родниковой свежестью веет от их жизни, трудной, суматошной. С улыбкой и каким-то непостижимым стоицизмом переносят Катерина и Иван Африканович все трудности и беды, выпавшие на их долю. Здесь автор описал будничную жизнь одной семьи: девять человек детей, всех их надо накормить, обуть, одеть. Родителям приходится тяжело. Но они не теряют бодрости духа. Любовь им помогает переносить все эти трудности, любовь, царящая в семье: Иван Африканович любит Катерину, Катерина любит Ивана Африкановича, дети любят родителей, очень дружны между собой. И вот эта любовь, пронизывающая всю повесть, придает ей оптимистическую тональность, хотя действие развертывается остро драматически. Все дышит талантом в этой небольшой повести – и шутейное начало о забавных приключениях Ивана Африкановича и Мишухи, их неудачное сватовство, тревожные размышления Ивана Дрынова о Катерине, рожающей девятого ребенка, описание крестьянского утра, полного труда и тревог, пробуждение детей, их нехитрые забавы, хлопоты бабки Евстольи, озабоченной тем, чтобы всех девятерых накормить, деревенские пересуды в магазине. Словом, в повести много прекрасных сцен, эпизодов: герои работают, поют песни, растят детей, обсуждают последние новости международной жизни. Внешне ничем не выделяются Иван Африканович и его жена Катерина.
В своих повестях В. Белов подметил такие черты характера, о которых Горький писал следующее: «Платон Каратаев и Калиныч несомненно русские мужики, но это мужики центральной, московской Руси, а такие типы «смирных людей» очень редки на Волге, едва ли возможны в Сибири, их нет на Украине. И.А. Бунин очень верно, очень умело пишет орловского мужика, но для Верхнего и Среднего Поволжья этот тип почти неправда – психику волжанина наилучше уловил Короленко в лице Полина. «Мужики» Чехова – правдивый, этнографический очерк, да, около Москвы – в Калуге, Туле, Орле – этакие фигуры не редкость, и очень естественны, но разве похожи на них вологжане, новгородцы, поморы? У нас на Руси не было и нет еще того единства социальных, политических и, словом говоря, культурных условий, которые позволили бы нам создать единодушие, выработать твердый, определенный тип русского человека, русского мужика».
Сложные отношения у В. Белова со своими героями. Несомненно, он любит их, но «странною любовью», осуждая в них терпеливость, покорность судьбе, каратаевскую незлобивость. И вот это отношение к своим героям порождает надежду в читательском сердце, что в следующих своих произведениях он нарисует уже «волжские» типы русских людей – борцов за справедливость, правду, за торжество добра, счастья...
По-разному решают художники сегодняшние проблемы. Одни писатели любят спокойные, обыкновенные положения, избегают острых драматических ситуаций, столкновения страстей, характеров.
Других, как Василия Шукшина, привлекают необычные ситуации, когда сама необычность положения создает наиболее полные возможности для раскрытия человеческого характера. Все его герои чего-то ищут, мечутся, томятся, одни от тоски, не находя смысла жизни, другие от будничности окружающего.Старый председатель колхоза, за свою жизнь много переживший, много повидавший, вдруг затосковал. Долгими ночами бьется над вопросом – а что такое любовь, любил ли он сам? Угрюмый и молчаливый Иван с горя начал писать «раскас» о том, как и почему от него ушла жена. И он не думал, что его молчаливость и угрюмость могут стать причиной его собственной трагедии. Добрый, милый, немного смешной чудак всегда стремился сделать как лучше, а получалось наоборот, попадал в смешное положение. Или «Случай в ресторане». Действуют здесь два героя: Семен и пенсионер. Семен живет в полную меру отпущенных ему сил. Во всем сказывается широкая и непосредственная натура, склонная больше к действию, чем к размышлению. А пенсионер прожил жизнь с оглядкою, жизнь его подталкивала к определенности, к действию, а он скрывается от нее в скорлупу спокойствия и тишины. В Семене он увидел хозяина жизни, человека, способного действовать смело и самостоятельно.
Василия Шукшина привлекают странные случаи, люди с чудинкой, люди беспокойные, ищущие, совестливые, озадаченные жизнью. «Вечные» проблемы все чаще и чаще волнуют его.
Жизнь в ее различных проявлениях – любовь и смерть, добро и зло – вот что занимает многих художников. Правда, есть здесь только наметки характеров, они даны без достаточной глубины и разнообразия всех сторон, но в этих зарисовках он ставит важные вопросы, которые давно уже не ставились в нашей литературе.
Россия... Советская Россия. Она и сейчас полна непознанных художниками глубин и нерастраченных возможностей. И какой нужно обладать прозорливостью, чтобы осветить тайны, скрытые в сердце современного русского человека! Художественное исследование начато успешно. Но только начато. Ведется анализ, появляются интересные характеры. Но исследование не завершилось синтетическими образами, в которых бы нашло отражение Время во всех его сложностях, драматизме и противоречиях. Во всех произведениях, о которых здесь шел разговор, есть художественная правда, но правда, чересчур связанная с конкретным местом действия и точно обозначенным временем. Трудно, казалось бы, поверить Василию Белову и Федору Абрамову, если не принимать во внимание специфические условия Вологодской земли. Художники – исследователи народного духа пока идут от конкретных фактов. Синтез во всей его целостности, надеемся, впереди.
Писателям полезно напомнить слова A.M. Горького: «Как из одной штуки даже очень хорошего кирпича нельзя построить целого дома, так описанию одного факта нельзя придать характер типичного и художественно правдивого явления, убедительного для читателя... Художественная правда создается писателем так же, как пчелою создается мед: от всех цветов понемногу берет пчела, но берет самое нужное».
Только на этой высокой стадии художественного освоения действительности писатель правильно поймет свою основную задачу: «Отражайте верно временное, вечное явится само собой» (С. Венгеров). В истории литературы не раз бывало так, что писателей упрекали за пристрастие к сегодняшнему, «временному» и призывали к постановке «вечных», общечеловеческих проблем в своем творчестве. И не раз писатели различных стран и поколений задавались вопросом: а не лучше ли, действительно, отображать такие свойства, качества, стороны человеческой души, которые присущи всем людям на земле, не лучше ли показывать то «общечеловеческое», то вечное, что никогда не умрет, пока живы люди на земле? И писатели, если слушались таких советов, кроме сухих, абстрактных, безжизненных созданий своего ума, ничего не производили.
Тот же Овсянико-Куликовский считал: чтобы художественный образ был «общечеловечески-типичен», писатель должен соблюдать следующее важное условие: «Такой образ не должен быть уж очень типичен и ярок в смысле национальном, сословном, бытовом, – эта сторона в нем должна быть поставлена и оттенена так, чтобы не мешать общечеловеческому содержанию и интересу его выступать властно и мощно в восприятии читающих поколений» (Овсянико-Куликовский Д.Н. Толстой как художник. СПб., 1899. С. 31). Разбирая образы Оленина и Левина, Овсянико-Куликовский писал, что они не удовлетворяют требованиям «высшей эстетической критики», потому что в них «слишком... Русью пахнет...» «...и этот запах мешает нам сосредоточиться на их общечеловеческой основе...» (Там же. С. 32).
Во Франции тоже находились теоретики, которые, пытаясь найти средства сделать искусство долговечным, предлагали неверные средства для этого. М. Гюйо в своей книге отрицает средства, которые предлагали некоторые из них. Он писал: «Для того чтобы найти предмет более долговечный для искусства, Низор и Сен-Марк Жирарден предложили следующее средство: отыскивать во всем только всеобщее: в литературе, – говорят они, – истинны только самые общие чувства. К несчастью, чувства нельзя отделить от чувствующего индивидуума.