Моя Америка

В этих зданиях-дворцах я и мне подобные чернокожие просто-напросто не существовали. Мы не шумели и не бросали бутылок с зажигательной смесью. Мы были людьми-невидимками. Секретари и директора, даже не взглянув на меня, подписывали нее, что я клал им на стол. Я легко мог подсунуть контракт, который сделал бы меня их наследником или владельцем их состояний. Они не колеблясь ставили свое имя на подчеркнутой линейке — ведь перед ними стоял всего лишь «ниггер», делавший то, что делали все остальные «ниггеры».

В белой куртке продавца бакалейных товаров и с белой бумажной шапочкой на голове я поднимался под самую крышу в великолепнейшие квартиры на персональных лифтах, в которых белых пассажиров бросало в дрожь от одного вида моей черной кожи. Их можно было понять, ведь многие их этих супер-элегантных квартир и их хозяев — киномагнатов, биржевых маклеров и акул по части недвижимости — неоднократно подвергались ограблению. Даже в лифте.

...Вокруг здания ООН нередко происходили антикоммунистические демонстрации. Тексты на больших плакатах требовали свободы и демократии Восточной Европе. Мы, чернокожие, кричали демонстрантам:

— Требуйте свободных выборов в Миссисипи! Поезжайте в Гарлем, там вы увидите, что значит свобода!

Ближе всего я познакомился с американской демократией, будучи «уличным негром» в финансовом районе на Уолл-стрит. Довольно часто я покупал себе трехчасовую работу по доставке еды и лекарств для фармацевтического гиганта «Тринити». Он находился в центре Уолл-стрит, рядом с одноименной церковью, одной из старейших в Нью-Йорке.

Одетый в желтую куртку с надписью «Лекарства Тринити» на спине я разносил котлеты и таблетки от головной боли тем, кто работал в центре крупного капитала. Я видел, как на нью-йоркской бирже люди бегали кругом, подобно отравившимся крысам, кричали и размахивали биржевыми сводками, а другие прыгали перед ползущей бумажной лентой, словно это их собственная жизнь выползала из машины. Третьи стояли у большой черной доски и записывали номера, которые затем почти сразу же снова стирали, крича до хрипоты, чтобы их услышали и увидели через густой табачный дым.

Иногда я получал на чай от белых мужчин с брюшком, которые уминали бутерброд, разговаривая по телефону с Йоханнесбургом и жалуясь на высокую цену на золото и на выступления непослушных «ниггеров». В другой раз мне приходилось стоять и ждать, пока какой-нибудь обворожительный парень, положив ноги на стол, болтал с Боливией, Гватемалой или Перу о коммерческих делах.

В снег, дождь, грязь, шторм или под палящим солнцем всегда можно было видеть армию ссутулившихся черных, коричневых и белых нищих, таскавших свои тележки по улицам. Никто из них не зарабатывал больше чем на ночлег и на пакет еды, в то время как за ближайшими стенами заключались миллионные сделки, в которых огромные суммы легко и быстро меняли хозяев.

Продаю кровь и мороженое

После непродолжительных гастролей в качестве «уличного негра» на Уолл-стрит я какое-то время кормился продажей собственной крови. Я продавал ее так много, что совсем обессилел. В Нью-Йорке было множество донорских пунктов. Эти частнокапиталистические учреждения покупали кровь по пять долларов за бутылку, а продавали ее больницам по семьдесят пять. Чтобы сохранить своих доноров, они выплачивали специальный бонус в два доллара за литр, если ты после узаконенного перерыва в восемь недель снова приходил сдавать кровь. Кроме того, тебе давали кофе и булочки.

Помню, я стоял в очереди в пункт сдачи крови на 42-й улице. Прибежал чернокожий человек и рассказал, что его сын попал в дорожную катастрофу. Требовалось срочно сделать переливание крови, но его больничной страховки не хватало на покрытие расходов на дополнительную кровь. У отца не было средств платить по 100

долларов за каждое переливание. Поэтому он предложил 25 долларов тому, кто пойдет с ним в больницу и даст свою кровь. Дело кончилось тем, что его прогнал служащий донорского пункта.

Как раз в это время я открыл для себя Европу. Чтобы уйти от сумасшедшего танца смерти вокруг меня, я проводил час за часом в кинотеатрах. Фильмы Бергмана и Феллини заставляли меня на какое-то время забывать расистскую действительность Америки, переносили в другой, более цивилизованный мир.

Кинотеатры на 42-й улице открывались в 9 часов утра и работали до 3-4 часов ночи. Туда я частенько приходил после очередной сдачи крови и смотрел сонными глазами на мир, который казался мне намного лучше, чем взрывоопасная обстановка на улице перед кинотеатром. Иногда у меня не было денег на ночлег, и тогда я, просидев всю ночь в метро, утром шел в кинотеатр и спал на первых сеансах.

К сожалению, я должен был прекратить сдавать кровь, так как это уже стало опасно. Однажды теплым летним вечером я пришел домой с продуктами и собирался открыть дверь. Кто-то наставил на меня карманный фонарь.

— О’кей, — сказал мужской голос, — подними руки и спускайся вниз по лестнице.

Меня охватила паника. Должно быть, это полиция по борьбе с наркотиками, собирающая свою квоту. Когда я вышел на улицу, ко мне подъехала машина с полицейскими, которые приказали мне стать под фонарный столб и вытянуть руки на свет.

— Употребляешь наркотики, парень? — спросили они.

— Нет, — ответил я, — не употребляю.

— А как ты объяснишь следы от уколов на твоих руках?

Я сказал, что сдаю свою кровь в донорские пункты, и показал несколько квитанций, подтверждающих это.

Меня отпустили, но после этого случая я перестал сдавать кровь и перешел на торговлю мороженым. Согласно закону, мороженое в Нью-Йорке не разрешалось продавать ближе 30 метров от общественных мест. Единственное исключение было сделано для корпорации «Гуд хьюмор» — многонационального капиталистического предприятия, действующего по всему Американскому континенту, да еще в Южной Африке. Оно производило всевозможные сорта мороженого и снабжало своих продавцов белой формой и тележками. Продавец получал 12 процентов от проданного. Часть доходов шла на взятки полиции, которая старательно охраняла исключительное право корпорации на продажу мороженого в парках и на спортивных площадках, купленное ею за сотни тысяч долларов. Многие акции этого процветающего предприятия принадлежали влиятельным политикам.

Рвение полиции было настолько велико, что голодные жители города могли беспрепятственно убивать друг друга из-за пакета с продуктами, а полиция в это время была занята тем, что охотилась за незаконными продавцами мороженого. И это происходило в городе с самым высоким уровнем преступности, где жена протестантского епископа была изнасилована на станции метро «Мэдисон-сквер-

гарден» на глазах у сотен людей, где убийства, грабежи и поножовщина происходили каждую минуту. Единственными, кто чувствовал себя в безопасности в Нью-Йорке, были торговцы мороженым из «Гуд хьюмор».

Я покупал мороженое оптом у парня по имени Стэнли Стайнметцер. Платил ему семь с половиной центов за порцию, а продавал по 15. Каждый день я загружал свыше 50 кг мороженого в тележку и катил ее в Гарлем. Именно там были мои покупатели. Попадая на место, я как бы оказывался в другом мире. Не было видно ни одного белого лица, только черные, горькие, беспомощные, страдающие лица, отражающие боль населения этого гетто. Я хорошо знал, что Гарлем был не чем иным, как большим концентрационным лагерем для негров. И укрепился в своем мнении, когда начал возить тележку с мороженым по улицам гетто. Я продавал мороженое во всевозможных местах, и ни разу меня не ограбили, не украли мороженое, когда я отходил от тележки. У черных есть свое понятие о чести — не кради у своего брата или сестры, которые тоже борются за выживание.