Моя Америка

Я вспомнил, что случилось с Кидом Пэретом. У Сигейры не было защитной зубной пластинки, и если бы я ударил в челюсть, то мог выбить все зубы и, может быть, сделать его инвалидом до конца жизни.

Каким-то чудом Лу удалось продолжить борьбу, а меня что-то сдерживало, мешало действовать решительно и агрессивно. Время шло, матч закончился. Сигейре присудили победу по очкам.

Зуло и Глисон были так рассержены на меня, что даже не подождали, пока я вернусь в свой угол. В раздевалке они набросились на меня:

— Идиот! Ты должен был дать ему вывалиться с ринга, тогда ты заработал бы 500 долларов. Надо было прибить этого дьявола! Теперь будет чертовски трудно устроить для тебя какие-нибудь матчи.

Мы с Сигейрой обнялись в забрызганном кровью душе.

Я получил у Глисона свои деньги и вышел, разбитый и смертельно уставший, в холодный ветреный зимний вечер. Идя по Бродвею, я понял, что не смогу изуродовать и искалечить, а тем более прикончить другого человека на ринге. Поэтому на следующий день я забрал все свои вещи из зала Стилмэна. В возрасте двадцати трех лет моя боксерская карьера была окончена.

На временных работах

Я переехал обратно в Хартфорд и устроился рабочим на строительстве автостоянки. Приходилось под постоянные окрики босса бегать с 250-килограммовыми тачками, наполненными строительным раствором. По спине ручьями тек пот.

Поселился у Рли — она жила ближе всех к стройке. Однажды вечером, когда я хотел пройтись, у меня закружилась голова, и я упал. Начался приступ эпилепсии, и я очнулся в ревущей машине «Скорой помощи». Рли держала меня за руку и плакала.

В больнице «Маунт Синай» я пробыл две недели. Врачи подвергли меня всевозможным обследованиям, поскольку полагали, что занятия боксом как-то связаны с приступом моей болезни. Больничный счет составил около 1500 долларов. Кроме того, я потерял работу на стройке. Теперь у меня не было ни работы, ни денег, ни страховки по болезни.

Больницы преследовали меня днем и ночью, угрожая подать в суд. Пришлось удрать из Хартфорда, чтобы скрыться от них. Я переехал обратно в Нью-Йорк, где снял комнату в отеле «Томас Джефферсон» на углу 101-й улицы и Бродвея. Наш отель напоминал дом привидений. Кованые ручки роскошных стеклянных дверей были напрочь стерты, а в когда-то роскошном мраморном холле лежал ковер, положенный еще перед второй мировой войной. Все почтовые ящики были разбиты. Мраморные лестницы были вытерты и не имели перил. Маленькие черные дети ползали по полу среди куч дерьма, потому что туалет никогда не работал.

В отеле «Томас Джефферсон» не существовало никакой расовой дискриминации. Белые наркоманы и черные наркоманы, белые воры и черные воры, белые гомосексуалисты и черные гомосексуалисты, белые проститутки и черные проститутки, белые сутенеры и черные сутенеры, белые карманники и черные карманники — все жили вместе как одна большая семья, прекрасно интегрированные и готовые перегрызть друг другу глотки, как боксеры в зале Стилмэна.

На каждом этаже имелась общая кухня. Все шкафы и холодильники были снабжены большими висячими замками, потому что наркоманы крали по ночам все, что было съедобно. Даже детское питание.

Туалеты в отеле служили пристанищем наркоманов. Они приходили с улицы и вводили в себя наркотики так же просто, как другие берут в руки кусок яблочного пирога. Как-то ночью я направился в туалет, но должно быть слишком резко открыл дверь, так как трое молодых наркоманов, стоявших внутри со шприцем наготове, пролили несколько капель на пол. Самая молодая из них, девчонка лет шестнадцати, бросилась на пол и стала слизывать капли.

Моя комната находилась на втором этаже. Справа от меня жили Багси и Тина. Багси временами работал, а в другое время мошенничал на улицах. Тина возилась дома с двумя детьми и устраивала лотереи. С той же стороны жила старая черная спиритка, которая ходила целыми днями по Бродвею и кричала в мегафон: «Придите к Иисусу!» Она жила вместе с черным прорицателем, примерно вдвое моложе ее.

Я поселился в отеле «Джефферсон» приблизительно в одно время с Малышом Джеком. Он и его брат только что прибыли в Нью-Йорк и трудились как рабы в текстильном районе за мизерную плату 1 доллар 25 центов в час.

Дальше по коридору жил Проныра Джек. Он приехал из Бирмингема и очень быстро стал таким же пронырливым и тертым, как другие негры в квартале. В одной комнате он продавал марихуану, в другой — виски, а в двух последних устраивал игры на деньги в кости и покер. Кроме того, он конкурировал с Тиной по части устройства лотерей.

Однажды вечером я вышел на станции метро напротив отеля «Марсель». Прямо на моих глазах двое полицейских и двое пуэрториканцев начали стрелять друг в друга. Пули свистели над головами прохожих. Одни из них бросились на землю, другие укрылись в подворотнях и за машинами. Больше всего это походило на плохой голливудский детектив.

Оказалось, что пуэрториканцы вырвали у старой женщины пакет с продуктами в тот момент, когда из-за угла вынырнула полицейская машина. В перестрелке были убиты сначала полицейский, а затем и стрелявший пуэрториканец, а его товарищ остановился, поднял руки и закричал:

— Сдаюсь, сдаюсь!!!

Мне трудно было понять, как два человека могли погибнуть за пакет с консервами в самом богатом городе мира.

Отель «Джефферсон» принадлежал белой семье. Руководил им парень с круглым лицом и очками в роговой оправе по имени Свеллс. Он нанимал вооруженных охранников для патрулирования верхних этажей своего дома привидений. Когда постояльцы зимой задерживали плату за квартиру, Свеллс отключал отопление, а если и это не помогало, он поступал точно так же, как все домовладельцы в США в любой сезон, а именно взламывал замок и уносил все ценные вещи. Подвал в отеле «Джефферсон» был забит телевизорами, стереосистемами, одеждой, детскими колясками, качалками и креслами — все это когда-то принадлежало людям, которые не в состоянии были оплатить за квартиру.

Я работал чистильщиком обуви, но, поскольку беспрерывно шли дожди, клиентов было мало, а денег на еду и квартиру не хватало. Однажды я поздно пришел домой и обнаружил, что Свеллс вынес все до иголки, что имело ценность в качестве залога под квартплату. В этом случае американские классовые законы принимают сторону домовладельца. Потом по указанию Свеллса в моей комнате была заклеена пленкой замочная скважина, чтобы я не смог попасть внутрь. Но я разбежался, вышиб дверь и в тот раз ночевал в тепле. На следующий день из комнаты вытащили кровать и платяной шкаф, а затем отключили отопление.

Сон на полу в ледяном холоде вызвал у меня сильную простуду. Поднялась температура, меня всего трясло. Я проковылял вниз, доехал на метро до Седьмой авеню и прошел пешком оставшиеся до больницы «Бельвью» десять кварталов. Она обслуживала выброшенных из жизни людей, не имевших страховки по болезни.

Я сидел и ждал, пока не пришла сестра и не измерила мне температуру. Оказалось 40 градусов. Она поинтересовалась, находился ли я на содержании службы социального обеспечения. Когда я ответил «нет», сестра сказала, что они принимают только клиентов службы социального обеспечения из Нью-Йорка. Я спросил, что же мне делать, если я так болен. Она пожала плечами и сказала, что они могут сделать рентгеновский снимок, чтобы выяснить, нет ли у меня воспаления легких или туберкулеза. Если снимок подтвердит наличие одной из этих болезней, меня оставят в больнице.