Моя Америка
Шрифт:
Больше всего меня радовало то, что я впервые в жизни оказался за пределами США. Это было удивительное чувство. Я жил во франкоязычном Монреале, ел французские блюда, смотрел только французские телепередачи и слышал только французскую речь. Выступив в предварительном матче, я проиграл итальянскому иммигранту Бенито Фавото. Но это не имело для меня большого значения. Гораздо важнее было то, что я избавился от американского расизма. Даже воздух казался чище в Канаде.
По возвращении в Нью-Йорк я обнаружил, что хозяин сломал замок в моей квартире и, поскольку я вовремя не внес квартплату, продал все мои зимние вещи. Но наряду с плохими были и хорошие новости. Адвокат Фрэнсис Вильямс позвонил из Хьюстона и сообщил, что мой иск на 30 тысяч долларов к железной дороге «Миссури Пасифик» вскоре должен рассматриваться
Дело «Адамс против железной дороги «Миссури Пасифик» закончилось очень быстро. Техасский судья сидел под американским флагом и портретом улыбающеюся президента Эйзенхауэра. Он взглянул сначала ми адвоката Вильямса и меня, а потом на высокооплачиваемых адвокатов железной дороги. До того как разобраться с моим делом, он приговорил одну нефтяную компанию в Техасе уплатить 70 тысяч долларов другой нефтяной компании. А сейчас ему нужно было рассмотреть жалобу двух черных, добивавшихся справедливости. Чтобы не останавливаться на деталях, скажу коротко: за все те дни, что я просидел в ужасной тюрьме в Бей-Сити, за все унижения, что мне пришлось вытерпеть от полицейских южных штата (уже не говоря о том, что я был уволен из ВВС только за то, что сел на «место для белых»), тот американский судья присудил мне грандиозную сумму в один доллар. Повторяю: один доллар! Через месяц я получил чек на эту «сумму» от частной компании, которой принадлежала железная дорога.
Мне удалось собрать деньги на билет до Атланты. Автобус остановился в какой-то маленькой дыре в Луизиане, чтобы белые могли передохнуть и попить свежей воды. Чернокожие тоже испытывали жажду, но никто из них, кроме меня, не осмелился подойти к водяному фонтанчику, помеченному большой табличкой «только для белых». Я же, не обращая внимания на табличку, с наслаждением пил воду, в то время как белый шофер смотрел на меня так, будто собирался убить на месте.
Черные в США к тому времени уже пробудились. Люди моего поколения устали терпеть унижения, получать пинки от белых расистов. Доктор Мартин Лютер Кинг начал организацию демонстраций, недалеки были марши свободы и антирасистские сидячие забастовки.
Когда я добрался до Атланты, там тоже дело сдвинулось с места. Только что было принято решение, запрещавшее дискриминацию в общественных автобусах. В тот день, когда закон вступил в силу, я, вскочив в автобус, уселся впереди рядом с белым шофером и напротив двух белых дам. Дамы тут же вскочили и, ругаясь, вышли из автобуса.
Придя домой, я рассказал папе Саттону о том, что произошло в автобусе. Он тут же позвонил Одессе в Хартфорд и попросил срочно выслать деньги на мой обратный путь домой. Через несколько часов деньги пришли. Это показало, как боялась семья за мою жизнь на Юге.
Той зимой после долгой болезни умерла мама, и, согласно ее последнему желанию, она должна была быть погребена в Джорджии. Состоялись две похоронные церемонии: в Атланте и в ее родном городе.
На обратном пути в Коннектикут мы остановились где-то на севере Виргинии, последнего из южных штатов по дороге в Хартфорд. Все были голодны, так как еда, которой мы запаслись в Атланте, кончилась. Немлон чуть ли не падал в обморок, его спина совершенно затекла.
Мы остановились, зашли в бакалейный магазин и заказали бутерброды. Ни я, ни Фрэдди, мой брат, не называли белых «сэр» или «мадам», как следовало поступать в соответствии с социальными законами южных штатов. Белая кассирша обсчитала меня, а когда я указал ей на это, в магазине наступила зловещая тишина. Фрэдди, который только что демобилизовался из армии, подошел и стал рядом со мной со сжатыми кулаками. Мы отказались пасовать перед белым расизмом.
Я еще раз попросил свои деньги, но Немлон, который по-прежнему был членом организации «черных мусульман», потянул меня за пиджак назад, к выходу. Моя семья не желала связываться с властью белых. Мы вернулись к машине и продолжили путь на Север. Все кричали друг на друга, а Фрэдди и вовсе был вне себя.
Немлон, отстаивая свою позицию, говорил, что глупо затевать скандал, когда мы так близки к тому, чтобы покинуть южные штаты. Фрэдди и я были ужасно злы на то, что нас вынудили уступить расизму, и за остаток пути едва вымолвили слово.
Вместо того
чтобы продолжать поездку до Хартфорда со всей семьей, я вышел в Нью-Йорке, в районе Таймс-сквер. Оставался там пару дней, пока не успокоился, а потом приехал домой, к Октавии.На бирже труда я получил временную работу на восстановлении собора св. Джозефа, который поджег какой-то придурок. Трудиться приходилось на высокой башне, подавая мастерам материал для форм, куда заливался бетон. Люди внизу выглядели как муравьи. Я оцарапал ногу о торчавшую планку. Кровь не шла, особенной боли я не чувствовал, так что вскоре забыл об этом. То лето я провел в Нью-Йорке. Там стояла жара как в аду, и я ходил в шортах. Внезапно моя нога стала пухнуть. Затем опухоль распространилась и на другую ногу, стали появляться головокружение и головная боль. Пришлось обратиться в больницу ветеранов на Седьмой авеню. У меня оказалась высокая температура. Врач сказал, что обе ноги заражены, и мне немедленно надо ложиться в больницу. К сожалению, в этой больнице не было мест, поэтому он предложил мне другую. Но и там отказались принять меня, поскольку у меня не было страховки на случай болезни, и я не значился в списке нуждающихся в социальной помощи.
Что мне оставалось делать? Я сел в автобус, шедший в Хартфорд, и почти сразу, как сошел с него, упал в водосточную канаву. К счастью, меня подобрал кубинец по имени Рамон и отвез в больницу на своей старенькой машине.
Когда я очнулся, то увидел, что лежу на нарах в палате несчастных случаев. Нещадно болела голова. Медсестра пыталась разговаривать со мной:
— Мистер Адамс! Мистер Адамс! Вы меня слышите? Вы очень больны. Инфекция распространилась по всему вашему телу. Вас надо немедленно поместить в изолятор, чтобы сбить температуру и уменьшить опухоль, иначе вы умрете! Вы слышите, что я говорю? Нам нужно знать название вашей страховой компании.
Меня охватила паника. Никакой страховки я не имел. Находясь в жару, я все же понял, что имела в виду сестра: нет страховки на случай болезни — нет лечения.
— Вы слышите меня, мистер Адамс? Это очень важно!
— Я-я-я работаю на строительстве и застрахован в профсоюзе, — произнес я запинаясь.
Это дало результат. В большом лифте меня перевезли в изолятор,
где врачи зафиксировали обе ноги и дали мне какие-то капли, а сестра круглые сутки вводила в меня антибиотики. Через несколько дней мне стало намного лучше, и меня перевели в палату с пятью другими пациентами.
А через две недели я чувствовал себя буквально новым человеком и был готов ехать домой. Но не тут-то было. Пришла приятная белая дама, подсела ко мне на кровать и сказала, что связалась с профсоюзом и выяснила, что я не проработал достаточно долго в этом году, чтобы на меня распространялось страхование. При этом она вручила мне счет за лечение — больше чем на тысячу долларов. Одна больничная койка стоила 30 долларов в день.
Я вдруг почувствовал себя таким же больным, как тогда, когда кубинец подобрал меня в сточной канаве и отвез в больницу. Но ведь мне повезло, что это сделал он, а не «Скорая помощь», которая увеличила бы счет еще на 25 долларов. Хотите верьте, хотите нет, но больница не хотела выпускать меня, пока я не оплачу счет. Пришлось вызывать Немлона. Благодаря его красноречию, а главным образом тому, что у него были два надежных места работы, меня выпустили.
Теперь мне следовало платить еще по одному больничному счету. Вместе с прежним я был должен врачам более 2 тысяч долларов. Как уже говорилось, я не имел ни цента в кармане, а больница св. Фрэнсиса непрерывно присылала счета и напоминания.
Ставка на бокс
Единственным доступным для меня способом заработать деньги, достаточные, чтобы расплатиться с долгами, был возврат к боксерским выступлениям. Поэтому я вновь перебрался в Нью-Йорк, стал тренироваться в зале Бобби Глисона и поступил на прежнюю работу в кафетерий «Даброуз». Снял комнату в отеле «Мидвей», расположенном в самом центре, вблизи Центрального парка, где я бегал каждое утро. Как и большинство других отелей в этом районе, он был когда-то элегантным, с большими со вкусом обставленными номерами. Но шло время, район заселили бедняки, и гостиничные номера были перестроены в маленькие клетушки, в которых едва можно было повернуться.