Моя чужая новая жизнь

Но пожалуй больше, чем солдат, я ненавидела их командира. Штейнбреннер снова собрал жителей, с пеной у рта требуя выдать любую информацию о партизанах. Приказал привести на допрос мать этой Натальи, лживо обещая ей, если она убедит дочь выдать сообщников, та останется жива. Бедная женщина после увиденного едва могла идти. Её подхватила за плечи одна из женщин, торопливо зашептав:

— Пойдём, пока тебя отпустили.

— Я им говорю, не виновата ни в чём моя девочка… а этот знай ремнём её здоровенным стегает… а она губу прикусила, аж кровь выступила, и молчит… ни крика ни слезинки… а потом прошептала: «Мамочка, не плачь, недолго этим тварям осталось мучить нас…»

Я понимала, что эта Наташа не первая и далеко не последняя партизанка, которая мужественно вытерпела пытки и погибла за Родину. Понимала, что ничего не смогу сделать. Устроить ей побег под носом у караульных нереально, но и спокойно есть, спать, сидеть рядышком с её мучителями было тоже невозможно. Фридхельм, такой же хмурый, настороженно всматривался в мои глаза. Когда я возвращалась из штаба, молча обнимал, и я понимала, что ничего не изменилось. Он может и в шоке от того, что творят эти гады, но не готов послать всё к ебеням и бежать куда глаза глядят. Правда воспитательную работу провёл — парни стали немного фильтровать разговоры. Но главный виновник моих душевных метаний как раз-таки не был склонен щадить мои чувства.

— Эрин, мы зашли в тупик с этой упрямой девицей, — через пару дней выдал он. — Придётся вам немного помочь.

Я удивленно вскинула брови, не совсем понимая, куда он клонит, но уже предчувствуя, что грядёт нечто гадкое. Чем тебе помочь? Придумать новые пытки?

— Если установлено, что эта девушка виновна, почему вы её просто не расстреляете? — спросил Вилли.

— Я всё-таки надеюсь, что она выдаст своих сообщников, — задумчиво ответил Штейнбреннер. — А если нет, то её казнь должна быть достаточно впечатляющей, чтобы никто не захотел оказаться следующим.

Меня аж передёрнуло, стоило вспомнить мечущееся в огне тело и запах горелой плоти.

— Эрин, силой мы уже пробовали добиться ответов, самое время действовать хитростью, — вкрадчиво продолжал он. — Вы говорите по-русски без акцента. Вот и попробуйте сыграть роль русской разведчицы, которая может помочь их движению. Скажете, что немцы уже подозревают, где находится логово диверсантов, а они в свою очередь, потеряв с ней связь, могут совершить необдуманную ошибку. Предложите свою помощь.

— Она скорее всего мне не поверит, — спокойно возразила я, поражаясь, насколько изворотливые твари идут в СС. — Я же засыплюсь, как только она спросит пароль.

Чёрт, может, не надо было показывать такую осведомлённость? Но с другой стороны это естественно. Когда работаешь в подполье, без паролей никуда.

— Держите, — он протянул мне бумажный конверт.

Заглянув, я увидела несколько русских военников.

— Скажете, что недавно закончили операцию по освобождению советских военнопленных из госпиталя. Пароль придумаете любой, вы же не из их отряда. Главное, чтобы она поверила, что вы на одной стороне.

— Не уверена, что я настолько хорошая актриса, — пробормотала я.

— Я думаю, если вы постараетесь, у нас всё получится, — улыбнулся этот гад и повернулся к Вилли. — Вы не против такого эксперимента?

— Честно говоря, я тоже сомневаюсь, справится ли с этим Эрин, — неожиданно дал отпор тот. — Как переводчица она хороша, но разыграть разведчицу довольно сложно.

— Мы ничем не рискуем, если попробуем, — беспечно отмахнулся Штейнбреннер. — В конце концов мы же не отправляем её на сходку настоящих шпионов.

Каждый раз видя его улыбку в тридцать три зуба, я мысленно желала ему подавиться этими самыми зубами, которые предварительно желательно бы выбить. Я настраивала себя, что просто посижу в этом чёртовом сарае и уйду. Никто ведь не проверит, говорила я с этой девушкой или нет. Но я оказалась абсолютно не готовой к такому… Едва переступив порог, я чуть не задохнулась от душной вони прелого сена, навоза, рвоты и даже не хочу знать чего ещё. Бросив взгляд на скорчившуюся на охапке соломы фигуру, я едва не заорала. Конечно я уже видела достаточно жести, но это было слишком даже для моих крепких нервов. На лице девушки были не просто пара фингалов и ссадин. Губы разбиты просто в кашу, один глаз по-моему выбит, на месте правого уха кровила свежая корочка раны. Не выдержав, я выскочила обратно и привалилась к стене, пытаясь справиться с дурнотой. Было тошно и физически и морально, а тут ещё этот гад навис коршуном.

— Эрин?

— Простите, но я… не смогу…

Мне было плевать на насмешливые взгляды его ублюдочных солдат да и на него собственно тоже. Может, попытаться для наглядности отъехать в обморок?

— Не разочаровывайте меня. Я понимаю, это зрелище неприятно для молодой девушки, но вы на войне не первый месяц. Вы видели достаточно увечий и ранений, чтобы сейчас не падать в обморок словно кисейная барышня. Каждый из нас делает всё, чтобы приблизить победу фюрера, и неужели вы настолько малодушны, что не выполните свой долг?

Я прислушалась к внутреннему голосу. В последнее время конечно он мне ничего кроме: «Ну ёб-твою-мать» — не говорит, но если серьёзно, я прекрасно понимала, что надо брать жопу в руки, отыграть раскаяние и сделать, что он хочет.

— Подумайте над тем, что я сказал, — чуть мягче добавил он. — И в любом случае не советую вам повторять в дальнейшем подобные истерики.

Кое-как я дотопала до штаба и задержалась во дворе. Выкурила две сигареты, так и не решаясь зайти внутрь.

— Так и будешь стоять до вечера? — добродушно улыбнулся Конрад.

— Уже слышал?

Тут наверное каждый слышал. Штейнбреннер конечно не орал на всю округу, но новости распространяются быстро, особенно сплетни.

— Слышал, — я приготовилась к тому, что мне прочитают очередную мораль, мол нужно делать, что говорит командир, и поменьше думать. — Я всё понимаю. Идёт война, но должен же быть предел жестокости, — глупо конечно ждать сочувствия, может, он отчасти и понимает меня, но вряд ли скажет что-то новое.

Конрад пристально посмотрел на меня, и я только сейчас заметила, что не такой уж он и мальчишка. Во всяком случае явно постарше Фридхельма.

— Нас учили «моя честь называется верность». Когда я пришёл в академию, это казалось простым и ясным, мы — будущее Германии и сделаем всё для её процветания. Мальчишки, гордые тем, что они избранные великим фюрером. Нас готовили стать лучшими, и мы готовы были сражаться с врагами. Хоть здесь, хоть во Франции или африканской пустыне. Но не все оказались готовы стрелять в беззащитных людей. Однажды нас отправили в лес выловить сбежавших пленных из лагеря. Это были всего лишь безоружные мальчишки, немногим старше нас самих. Тогда многие растерялись и не смогли их расстрелять. Можно сказать, первое боевое задание наш корпус провалил, — Конрад смущённо улыбнулся. — Досталось конечно всем, но только один из нас взял смелость открыто заявить, что отказывается подчиняться таким чудовищным приказам. Я часто думал, что Альберт скорее всего попал в Академию не по своему желанию. Его отец был генералом и хотел, чтобы и сын пошёл по его стопам. Он был умным, благородным, честным… Слишком честным.