Моя чужая новая жизнь

— Так и будешь трусливо отсиживаться здесь? Ты в курсе, что всех этих людей Штейнбреннер приказал сжечь?

— Надеюсь, у тебя хватает ума не вмешиваться?

Видимо нет. Она уже хлопнула дверью. Естественно отсиживаться я не собирался. Зрелище и правда жуткое. Солдаты вели этих людей шеренгой, и те конечно понимали, что их ведут на смерть. Женщины надрывно плакали и пытались разжалобить конвойных, указывая на детей.

— Герр штурмбаннфюрер, что происходит?

— Происходит то, что раз они не понимают хорошего отношения и не готовы принять новую власть, я не позволю им портить своими подлыми выходками наше существование.

— Но не все же виновны в связи с партизанами.

— Вы думаете, у меня есть время это выяснять? — усмехнулся он. — Я давал им шанс проявить себя в хорошем свете, но вы видели, как они меня отблагодарили.

Какая-то женщина упала перед ним на колени и, прижимая к груди годовалого мальчишку, умоляюще заговорила. Тут и без перевода было понятно, что она просит пощадить хотя бы невинного ребёнка.

— Герр штурмбаннфюрер, я ни в коей мере не оспариваю ваше решение, но дети явно не являются помощниками партизан. Разрешите забрать их.

— Вы ещё не понимаете? С детей всё начинается, ради них они будут продолжать бороться. Русских миллионы, должна остаться лишь малая часть. Те, кто способен принять своё новое положение. Пусть те крысы, что сейчас от нас прячутся, увидят, к чему приводит их борьба.

Дверь в библиотеку заперли, солдаты стали бросать в стены бутылки с горючим, кто-то открыл огонь из огнемёта. Штейнбреннер смотрел, как постепенно разгорается огонь, с абсолютно бесстрастным лицом, и я в который раз поразился такой безэмоциональности. Его солдаты с мрачной радостью кричали, что их товарищи отомщены, я же с трудом держал себя в руках. Это было похоже на кошмар. Треск пламени не мог скрыть диких криков задыхающихся от дыма и страха людей, от пронзительного детского плача шёл мороз по коже. Закрытую дверь безуспешно пытались выбить изнутри, кто-то разбивал окна, но всё было бесполезно — через минуты деревянное здание оказалось схвачено огнём. Штейнбреннер говорил вроде бы правильно, ведь возможно среди этих людей и были пособники партизан, но нельзя же превращаться в монстров. Нужно было отпустить хотя бы детей. Я впервые боялся взглянуть в глаза своим солдатам. Я их командир и всегда внушал им, что нужно неукоснительно следовать уставу, а теперь стою и вместе с ними смотрю, как сжигают заживо возможно невинных людей. В тот раз в Ершово штурмбаннфюрер приказал расстрелять всех, но мы были слишком заняты предстоящим боем, а сейчас вынуждены смотреть на это беззаконие. Разве победа стоит таких жертв? И кем станем мы все, ведь после такого невозможно остаться прежними? Мы хотели вернуть величие своей стране, но такими темпами у нас скоро будет культ кровавой диктатуры.

***

Я отпил очередной глоток коньяка и отодвинул переполненную пепельницу. Это уже вторая бутылка, но мне казалось я пью воду. Облегчения спиртное не приносило. В ушах всё ещё стояли крики, а всё вокруг, даже моя одежда и волосы, казалось, насквозь пропитаны удушливым дымом. Я сидел в пустом штабе и уже который час вместо того, чтобы заниматься документами, пытался хоть немного стереть из памяти сегодняшний день. Где сейчас Штейнбреннер, я не знал и честно говоря не хотел знать. И да, сегодня я собираюсь напиться что называется в стельку, и плевать, что завтра придётся с похмелья командовать сборами. Пусть завтра не наступает ещё долго. Я не готов видеть немой укор в глазах брата и сомнения на лицах остальных парней. Сегодня я даже не смог сказать им нужных слов, хотя понимал, что первая обязанность командира — успокоить зарождающийся бунт. Завтра я повторю слова, в которые уже и сам не очень-то верю. Что мы поступаем так, как требует наш фюрер, что это всё для блага Германии. Прикроюсь привычно-знакомым: «Получив приказ, я не думаю исполнять мне его или нет. И вам не советую».

Дверь скрипнула, и я удивлённо поднял глаза. Кого это принесло на ночь глядя? Эрин молча смерила меня взглядом и прошла к своему столу. Какая необходимость сейчас рыться в бумагах? А впрочем, пусть делает, что хочет.

— Будешь? — я помахал полупустой бутылкой.

— Думаешь, поможет? — не оборачиваясь, ответила она.

— На какое-то время… да, — усмехнулся я.

— Продолжай и дальше утешаться этим, — она торопливо просматривала какие-то бумаги. — Правда не знаю, что ты будешь делать, когда протрезвеешь.

Разговаривать с её спиной уже порядком надоело, и я резко отодвинул стул. Ох ты ж… Пожалуй, я погорячился, считая, что коньяк меня не берёт.

— Прежде чем винить меня, посмотри на себя.

— Что? — наконец-то она оторвалась от этих чёртовых бумажек.

— То, — я не собираюсь сейчас выслушивать от неё обвинения. — В том, что сегодня случилось, есть доля и твоей вины.

Я не знаю, почему мне так хотелось причинить ей боль. Возможно, из-за того, что она в очередной раз бросала мне в лицо никому не нужную сейчас правду.

— Если бы ты хорошо справлялась со своей работой, ты бы убедила их сдаться и выдать чёртовых партизан, так что…

— Замолчи! — я едва успел перехватить её ладонь, которая всё-таки прошлась по моей щеке в смазанном ударе. — Не я виновата в том, что они устроили!

Ну всё, это уже переходит все границы, тем более что Эрин и не думала успокаиваться. Мне достался ещё один удар, на этот раз в плечо.

— Я ничего не могу сделать, а ты позволил ему сжечь их!

Злость и неприкрытая боль в её глазах хлестали по нервам точно оголённый провод. Я чувствовал сейчас тоже самое — яростное отрицание своей вины. Можно сколько угодно говорить себе, что мы ничего не могли сделать, но бездействие делало нас молчаливыми соучастниками.

— Тш-ш-ш, — я перехватил её руки, чувствуя, как она дрожит как натянутая струна, и осторожно обнял её, не зная, как ещё прекратить эту истерику. — Ты действительно ни в чём не виновата…

— Тогда какого чёрта ты постоянно требуешь от меня издеваться над ними? — она ухитрилась толкнуть меня.

Выпитое спиртное наконец-то дало о себе знать. Я неловко оступился и, не удержав равновесие, грохнулся на пол, естественно, заодно утащив за собой и её.

— Да пусти ты меня, — сердито пробормотала Эрин.

Я негромко рассмеялся. Картина выходила ещё та — пьяный в стельку командир вольготно развалился на полу собственного штаба. Интересно, мы с Эрин когда-нибудь придём к нормальным отношениям? Я только перестал винить себя за тот поцелуй и вот пожалуйста, ещё «лучше». Почти драка.

— Мне правда нужно объяснять почему?

Она ведь прекрасно всё понимает, хоть и каждый раз винит меня в бездействии. В армии не бывает приказов, которые ты не хочешь или не можешь выполнить.

— Нет, — она тоже не спешила вставать, лишь немного отодвинулась.

— Мы следуем своему долгу, но нарушаем при этом общепринятые законы морали, — дико хотелось курить, но так лень подниматься. — Я больше не знаю, что из этого правильно…

Я не должен произносить вслух настолько личные мысли, свои сомнения, но почему-то это сейчас казалось правильным. Я не мог сказать это Фридхельму, ведь я должен быть для него примером. Сильным, не знающим сомнений, должен вести его за собой. Я знал, что никогда не расскажу об этом ни матери, ни Чарли. Материнское сердце нужно щадить, да и представить, что нежная Чарли узнает, как выглядит изнанка войны, было невозможно.

— Каждый сам приходит к пониманию выбора, — тихо ответила она. — У тебя свои причины подчиняться приказам, как и у меня, а это значит, до конца дней придётся жить со своими демонами в душе.

— Когда мы наконец победим, всё будет по-другому, — это единственная надежда, что всё происходит сейчас не зря, что жертвы, которые мы приносим, приведут к нужной цели.

Я всё-таки попытался достать сигареты, неловко перевернув при этом бутылку, а когда докурил, понял, что Эрин ушла. Я не спеша допил остатки коньяка, чувствуя, как наконец-то сознание заволакивает отупляющим дурманом.