Моя чужая новая жизнь

— Всё, дальше без меня, — я чувствовала, как лёгкие буквально горят огнём.

— Ты чего это удумала, вставай, — Иван шустро вздёрнул меня за шкирку. — Ишь, нежная какая.

— Прекрати её пинать, — Паша оттеснил его. — Ей же неудобно со связанными руками.

Он начал распутывать узел, но Иван прикрикнул:

— Не вздумай её развязать. Я по-прежнему не знаю, что на уме у этой девицы и кто она такая.

— Слышите? — моё сердце радостно забилось, когда со стороны дороги послышался шум моторов. — Вас наверняка уже ищут. Бросьте меня и уходите налегке.

— Уходим к схрону, — Иван снова подхватил меня за локоть и рванул, не обращая внимания на ветки деревьев, хлещущие по лицу.

Блядь, я так без глаз останусь! Бежали мы довольно долго и когда остановились, я сначала не поняла, в чём причина задержки. Мужчины отодвинули поваленное ветром дерево, раскидали нагромождение веток.

— Быстрее.

Вот это, я понимаю, схрон, любой спецназ отдыхает. Вроде яма неглубокая, но когда мужики затянули её изнутри ветками, стало немного не по себе. Сквозь листву, конечно, проникали солнечные лучи, но в последнее время у меня уже клаустрофобия на замкнутые пространства.

— Когда вы только успели выкопать этот бункер? — пробормотала я.

— А как, ты думала, мы к вашей части добирались? От нашей точки два дня пути, — весело усмехнулся Паша.

— Давай, расскажи ей ещё, где мы находимся и сколько у нас человек, — проворчал Иван и поднял фляжку. — Почти полная.

Хоть водой разжиться догадались, уже легче.

— Ну и что дальше будем делать? — невесело вздохнула я.

— Снимать штаны и бегать, — ну и шуточки у него, что называется «за триста». — Будем думать, как добраться обратно, а ты пойдёшь с нами.

— Нет! — возмущённо завопила я, забыв об осторожности. — Я и так достаточно для вас сделала.

— Успокойся, мы что-нибудь придумаем, — Паша протянул мне фляжку.

— Зачем ты ей врёшь? — покосился Иван. — Если отпустишь, мигом встанешь к стенке. Да и ей уже назад хода нет. Как ты объяснишь немцам, что мы тебя выпустили посреди леса?

Это да, тут он прав. Вилли меня точно сольёт гестапо, если не совсем слабоумный.

— Да ёб же ж вашу мать, — в сердцах прошипела я.

— А как ты хотела, милая? — презрительно бросил Иван. — Не получится быть и нашим, и вашим.

— Прекрати, — сухо оборвал его дед.

Повисло напряжённое молчание. Мы попытались разместиться в довольно ограниченном пространстве, и я машинально села к Паше поближе. Он, конечно, может, и не в восторге от моей гражданской позиции, но по крайней мере не скандирует: «На Колыму её!» — как некоторые.

— И всё-таки я хочу знать, почему ты второй раз меня спасаешь?

— Считай, я твой ангел-хранитель, — технично съехала я.

— Я постараюсь тебе помочь, — Паша снова смотрел на меня пытливым внимательным взглядом. — Но я должен знать, кто ты.

— Да в том то и дело, что я сама не знаю, — вздохнула я. — Примерно год назад я очнулась под Брестом в их форме с шишкой на полголовы и до сих пор не помню, кто я.

— Как так? — тут же встрял Иван. — Первый раз слышу такое.

— Значит, тебя никогда не били по башке, — огрызнулась я. — Вот так. Не помню ни кто я, ни где жила, ни как оказалась на фронте.

— Совсем?

— Нет, ну кое-что фрагментами стало проясняться. Постепенно всплыло, что меня зовут Арина, что я понимаю немецкий, ну и так кое-что по мелочи.

— Скорее всего ты русская, вон как матом загибаешь, — усмехнулся Иван. — Но почему ты осталась с фрицами?

— Они подобрали меня после боя, отправили в госпиталь, а потом… Меня бы стали допрашивать, откуда форма, и вряд ли поверили бы, что я ничего не помню. Мне деваться было некуда, соврала им, что переводчица.

Мужчины молча смотрели на меня то ли с осуждением, то ли с недоверием.

— Да не поддерживаю я их фюрера!

Мне уже давным-давно плевать на презрительное осуждение в глазах соотечественников, вот только будет горько и стыдно, если я тоже самое прочитаю в родных глазах. Объяснять деду, что я малодушно боюсь ввязываться в войну и хочу благополучно пересидеть в сторонке, не поворачивался язык.

— А чего ж тогда не сбежала? — обвиняющие спросил Иван. — Не пришла к нашим?

— Ага, и как бы я пришла? В немецкой форме? Из документов их же военник и паспорт, — устало ответила я.

О своих жалких попытках я, пожалуй, промолчу. Мне любой бы резонно возразил, что при желании убежать бы я могла не раз.

— Сами же знаете, какой расклад у наших командиров. Любое подозрительное тело — на допрос и к стенке, либо в лагеря без права переписки.

— И правильно, с контрой только так и надо.

— Да ты что?

Немцы, конечно, в этом плане тоже дебилы, но и наши не отстают. Зомбированы сталинским режимом по самую маковку.

— Ты ведь тоже побывал в плену. И что? Стал предателем? По твоей логике тебя тоже должны поставить к стенке или отправить на нары?

— Ты себя и меня не равняй, — вскинулся Иван.

— А что так? Хочешь сказать, ты, побывав у немцев, никого не предал? Так и я тоже. Наоборот старалась помочь своим, немного, но уж как могу. Вы прям такие непогрешимые, признаёте только чёрное и белое, а люди, как цветные карандаши, все разные. Кто-то не в силах терпеть нечеловеческую боль и ломается. Кто-то хочет жить и лишний раз не рискует головой. Кто-то идёт работать на немцев, чтоб прокормить своих детей. И что? Всех, кто не отлит по вашей мерке, в расход пускать? Да у вас так людей не останется, а ещё страну после войны поднимать, да и война будет идти ещё че… долго.