Моя чужая новая жизнь

— Наверное, нам суждено вместе пройти эту войну, — после долгой паузы ответил он. — Но я не знаю, как мне тебя защитить…

— Если пойдёшь под трибунал, тогда точно никак, — я чуть не выругалась, заметив, что Кох всячески пытается мне что-то показать жестами. — Чёрт, мне пора обратно. Обещай хотя бы подумать, ладно? Времени поговорить по душам считай и не было, но я хотя бы попыталась.

— Ну вот видишь, всё обошлось, — улыбнулась я Коху, который немного испуганно смотрел куда-то поверх моего плеча.

В триллерах обычно в такой момент на зазевавшихся героев выскакивает маньяк с бензопилой, но я уже догадалась, кого увидел наш шеф-повар, и моментально среагировала, подхватив его под ручку.

— Что ты здесь делаешь? — ледяным тоном спросил Вильгельм, подойдя ближе.

— Небольшая прогулка перед сном, герр лейтенант, — невинно улыбнулась я. — Кох как раз собирался проводить меня. А что разве это запрещено? Ещё даже не отбой.

Как же мне нравится выбешивать этого флегматика. Наконец-то хоть немного ожил, вон какое пламя в глазищах полыхает. Конечно, он всё понял, но как говорится, не пойман не вор. Кроме как отправить нас с «подельником» по люлькам он сейчас ничего не может. Винтер шагнул чуть ближе, бесцеремонно нарушая границы, и я невольно вспомнила, сколько раз выхватывала, пока была Карлом. Он же не будет сейчас распускать руки?

— Для тебя уже отбой, — он ещё раз прошил меня злым неприязненным взглядом и развернулся к Коху, бедняга замер в ожидании выволочки, небось уже успев пожалеть, что пошёл у меня на поводу. — Проводи фройляйн Майер и, раз уж у тебя есть время на бесцельные прогулки, не сиди без дела. Займись чисткой картошки на завтра.

* * *

Уснула я наверное под утро. Слишком много впечатлений для одного дня. Вечно я куда-нибудь встряну. Как говорила моя бабуля: «Не в гавно, так в партию». Так и есть — не успела прийти в себя после партизанских подвигов и креативного собеседования, которое устроил Файгль, так теперь ещё и за Фридхельма переживай. А если Вилли не станет закрывать глаза на такое нарушение Устава? Всё-таки он отмутузил его на глазах солдат. Но даже если всё и обойдётся, как мне снова учиться выживать в чужой личине? Ладно, с автоматом против своих не поставят, но, а остальное? Я конечно буду импровизировать, чтобы хоть как-то удержаться на «светлой стороне», но такие игры, как показывает жизнь, рано или поздно заканчиваются. Например, пытками и расстрелом. Я закрыла глаза, в очередной раз подумав, что отдала бы всё что угодно за чудо проснуться в своём времени. Пусть на больничной койке, да хоть и в посадке, но главное — чтобы был две тысячи девятнадцатый. Я ведь начинаю потихоньку забывать свою прежнюю жизнь. Попыталась в очередной раз вызвать в памяти привычную картину — вечерний город, ярко освещённый подсветками рекламных щитов, перекрёстки, разноголосная музыка, приглушённо звучащая из проезжающих машин, и люди. Не испуганно поглядывающие на солдат в серо-зелёной форме, а спешащие домой к ужину. Стайка беззаботно чирикающих девчонок за столиком в уютной кафешке. Влюблённая парочка, медленно гуляющая по набережной, прерываясь на долгие неспешные поцелуи. Как же это всё далеко и нереально. Сейчас мне кажется, что в мире не осталось больше ничего, кроме проклятой войны.

Я не рискнула злить Вилли по мелочам и явилась в штаб вовремя. Тот неторопливо раскладывал карту и кивнул мне, указывая на стол в углу:

— Проходи.

Первый вопрос: мы что здесь надолго? А как же Москва? И потом, я что буду постоянно торчать рядом с этим гадёнышем? Я ждала, что он завалит меня секретными донесениями, которые я смогу корректировать как угодно, но Винтер заявил:

— Твоя первая задача — написать обращение для листовок, чтобы местные отказались от любой помощи партизанам. Это должно звучать убедительно, но без явных угроз. Конечно в случае неповиновения пособников ждёт расстрел, но для того, чтобы они сами сдавали подпольщиков, нужен и пряник. Значит нужно пообещать что-то награду за добровольное сотрудничество. Ясно?

— Предельно, — не глядя на него, я прошмыгнула в свой уголок.

— И ещё, — он не спеша подошёл и, положив передо мной планшет, продолжил: — Гауптман Файгль хочет до конца недели сформировать первую партию наёмных рабочих для отправки в Германию. Так что поговори с местными, убеди их, что бояться нечего, что их ждёт довольно сносная жизнь.

— Ты правда так считаешь? — не выдержав, спросила я.

— Конечно, — с искренним удивлением ответил он. — Посмотри на этих крестьян. Живут как дикари, полуграмотные, в домах сплошная нищета. Наш фюрер даёт им возможность работать. Со временем они поймут, что их политический режим был намного хуже, и будут довольны жить под покровительством такой великой страны.

Н-да, Вилли ты совсем ку-ку. Неужто действительно не в курсе, что в действительности сделают с завербованными «остарбайтерами»? Как вообще можно быть таким тупым и считать благом «огнем и мечом» отбирать родную землю у целого народа, да ещё заставлять их работать на какого-то психа? И при этом всерьёз надеяться, что на эту херобору кто-то поведется. Хотя-я-я… Я вспомнила кое-кого из поколения «потерянной молодёжи», которые, изучив по верхам весьма адаптированную историю, всерьёз щебетали что-то о том, что нам бы нормально жилось и под немцами.

Листовку я, скрепя сердцем, кое-как нацарапала. Кто умный, тот и так всё прекрасно понимает и не поведётся ни на угрозы ни на посулы. Ну, а полицаев и девчат, прыгающих в койку к немцам за пару шоколадок, хватало и без моей писанины.

Куда хуже обстояло дело с агитвыступлением. Я чувствовала себя Иудой, когда вышла на порог штаба и оглядела хмурых настороженных жителей деревни. Как же правильно подобрать слова и донести до них нужный посыл?

— Вы уже поняли, что произошла смена власти. По крайней мере половина страны теперь в руках Германии. Кто-то смирился со своим положением, но всегда есть те, кто не сдаётся до последнего. Я должна вам напомнить, что любая помощь партизанским отрядам и связь с ними караются по всей строгости. Причём пострадать могут все, даже невиновные. Выбор как поступить всегда остаётся за вами, — ну всё, сейчас меня закидают камнями. — Также вам предлагается работа. Сейчас в город набирается команда разнорабочих, за выполненную норму каждый получит продуктовые карточки. Более молодым предлагается уехать на заработки в Германию. Там достаточно много фабрик, фермерских хозяйств.

Повисло тяжёлое молчание. Наконец какая-то женщина рискнула первая подать голос:

— И шо, правда платить будут?

— А почему как уехать так сразу молодым?

— Я слышала, девушки там как сыр в масле катаются, едят досыта и даже приодеться удаётся.

Я вспомнила прочитанные архивы. Угнанные парни и девушки впахивали как проклятые каторжники на каменоломнях, обрабатывали поля, надрывались на стройках. Естественно, без оплаты и практически впроголодь. Причём угонять без права голоса стали чуть позже, а сначала, чтобы не сеять панику в массах, именно заманивали. Даже письма фальшивые зачитывали, мол сплошной рай, приезжайте не пожалеете.

— А вы сами подумайте правда или нет. Разве можно сомневаться в гуманности и благородстве немецких освободителей? — я выразительно приподняла бровь, следя за реакцией народа.

— Бабы дуры, — хмыкнул худой дедулька в сторону галдящих тёток. — Я им говорил, что враг как бы зубы не заговаривал врагом и остаётся. А ты, девка, смотрю себе на уме. Форма на тебе ихняя, а говоришь как-то чудно. На чьей ты стороне и не поймёшь.

— Не бери в голову, дедуля. Я сказала, вы услышали.

— Толку от твоих намёков? Уйдёте вы, придут следующие, и всё по новой. Если фрицы поставили целью рабами нас сделать, они силком заберут наших детей.

Увы, так всё и будет, но напрямую подтвердить это я не рискну.

— Нужны молодые здоровые парни и девушки. Больные и увечные в качестве рабов не ценились никогда. Я надеюсь, никому не придёт в голову маскироваться под хромого, горбатого, чахоточного или уродовать девчат? А то знаю я случаи, когда специально обрезают волосы или болячки себе малюют на пол-лица.

Уж не знаю насколько успешно я выполнила свою миссию, но надеюсь что смекалка и здравый смысл перевесят неприязненное недоверие к моей персоне.

— Эрин, ты должна поесть, — Кох расстроенно смотрел, как я отодвинула тарелку с нетронутой кашей.

— Голова болит, не хочу, — пробормотала я.

Прошло два дня, а я по-прежнему не знаю, что там с Фридхельмом. По-моему, братец сменил место его «тюрьмы». Вчера я снова ухитрилась пробраться к погребу и минут десять топталась под дверью. Стучала, чуть ли не орала — и тишина. Вряд ли синеглазка настолько крепко дрых, скорее всего его там уже нет.