Моя новая сестра

В Лондоне было легко не водить машину, ведь станция метро находилась в нескольких минутах ходьбы от нашего дома. Даже в Бате, когда мне нужно съездить в город или навестить родителей, я могу сесть на автобус. «Машина – это пустая трата денег», – говорю я маме и папе, когда они выражают беспокойство по поводу того, что я вообще не сажусь за руль после той аварии. Моя «Ауди» была списана в утиль, но страховая компания выплатила мне пару тысяч, и все настаивали на том, что мне нужно купить новый автомобиль, так сказать, «снова сесть в седло». Но потом я встретила Алисию, затем последовала попытка самоубийства, срыв. И когда я достаточно оправилась, чтобы покинуть психиатрическую больницу и остаться жить с родителями, машина стала не нужна. Во всяком случае, я так себе говорила. Но на самом деле мне просто страшно. В последний раз, когда сидела за рулем, я убила свою сестру-близнеца. А что, если я подвергну опасности жизнь кого-то еще?

Сглотнув желчь, поднимающуюся в горле, я проскальзываю на водительское сиденье и осторожно трогаю руль. Я вряд ли смогу причинить сильный вред, если буду ехать на «Мини», верно? Молодая мама с коляской переходит дорогу перед тем местом, где стоит мой автомобиль, и я содрогаюсь, представляя, как врезаюсь в нее, как капот машины подбрасывает коляску высоко в воздух, как кричит ребенок… Я борюсь с позывами к тошноте. «Не знаю, смогу ли я это сделать».

Я жду, пока молодая женщина благополучно выкатит коляску на тротуар, и только потом набираюсь смелости, чтобы вставить ключ-брелок в прорезь на приборной панели и робко нажать на кнопку зажигания. Некоторое время я сижу в машине, пока та мерно урчит мотором, и меня тошнит от одной мысли о том, что мне придется вести автомобиль по улицам Кауса. Я поворачиваю голову. Блеск послеполуденного солнца отражается от моря вдалеке, белый треугольный парус яхты покачивается вверх-вниз. Я делаю глубокий вдох, чувствуя в воздухе солоноватый привкус, и закрываю глаза, вспоминая мантру, которой научила меня Дженис. Чтобы успокоить нервы, я мерно дышу, концентрируясь на вдохе и выдохе. Вдох и выдох.

Затем я слышу мягкий голос Люси у себя над ухом – так отчетливо, как будто она сидит на переднем пассажирском сиденье рядом со мной. «Это не твоя вина. Ты справишься, Аби». Я выжимаю сцепление, перевожу рычаг на первую передачу и плавно нажимаю на педаль газа, с изумлением наблюдая, как машина начинает медленно отползать от бордюра и выезжать на дорогу.

И я не могу сдержать улыбку, расплывающуюся по моему лицу, когда слышу, как рядом со мной хлопает в ладоши Люси, пока я веду машину – на самом деле веду – в сторону Кауса.

Из окна гостиницы формата «постель и завтрак», которую Миранда забронировала для меня, открывается вид на пристань для яхт, а владелица напоминает мне мою покойную бабушку. Когда я прибываю на место, она начинает хлопотать вокруг меня, спрашивая, может ли она приготовить мне утром завтрак и не хочу ли я, чтобы мою дорожную сумку отнесли в спальню. Я вежливо отклоняю все предложения о помощи и скрываюсь в своей комнате, маленькой, но приятной, в стиле шебби-шик [11] . Я быстро достаю свои умывальные принадлежности, потом вешаю в выкрашенный в белый цвет шкаф брюки, которые надену завтра на интервью. Признаться, я испытываю некоторую нервозность, смешанную с приятным волнением, – от того, что мне выпал шанс взять интервью у Патрисии Липтон. В комнате прохладно, хотя на улице светит солнце. Я достаю из сумки кардиган и ненадолго утыкаюсь в него носом, чтобы вдохнуть успокаивающий аромат дома. Дома Беатрисы. Потом накидываю кардиган и направляюсь в сторону пристани, ветерок развевает мои волосы, в воздухе витает запах рыбы и жареной картошки, слышатся меланхоличные крики чаек, и я вспоминаю Люси и свое детство у моря – в таких же местах, как это. Я вспоминаю, как бегала следом за ней – всегда бегала следом, хотя никогда не могла ее догнать, – и на нас были одинаковые красные купальники с оборками понизу. На бегу желтые волосы Люси, собранные в хвостик, мотались туда-сюда, и мы звонко хохотали, сжимая в пухлых ручках блестящие пластмассовые вертушки, наши лица были измазаны мороженым, а мама и папа шли за нами с гордыми улыбками, когда незнакомцы останавливались, чтобы сказать, какие мы красивые, какие одинаковые. Слишком одинаковые, как оказалось.

11

Шебби-шик (от англ. shabby – поношенный, потертый) – стиль интерьера, появившийся в 1980-х. Автором стиля является Рэйчел Эшвил. Основными его чертами являются винтаж, пастельные цвета и кружева. – Прим. ред.

Я иду дальше, минуя пристань, у которой теснятся бело-голубые яхты, по булыжным мостовым городского центра, по набережной, где на деревянных скамейках сидят пенсионеры и смотрят на море, – и в итоге добираюсь до пляжа. Я ковыляю по гальке, поражаясь тому, как здесь тихо – несмотря на то, что сейчас июль, самый разгар лета. Несколько семей наслаждаются последними лучами солнца, редкие парочки сидят там и тут, держась за руки или привалившись к стене, отделяющей пляж от дороги. Я останавливаюсь у самой кромки воды в босоножках и джинсах, подвернутых по щиколотку, и наслаждаюсь тем, как теплые морские волны лижут мои пальцы. В начале следующего месяца мне исполнится тридцать лет. Каждый раз, когда я думаю об этом, ощущаю колющую боль под ребрами, чувство потери, ощущение того, что я иду по жизни в одиночку, а не делю эти вехи с Люси. Я становлюсь старше, в то время как моей сестре-близнецу навсегда останется двадцать восемь.

Повернувшись и посмотрев назад на дорогу, я замираю. Она сидит на стене, ее длинные ноги скрещены в лодыжках, бледные локоны спадают на загорелые плечи, тонкие пальцы раздвинуты, чтобы прикрыть глаза от солнечного света. Сначала я убеждена, что это Люси, пока не замечаю темные контуры татуировки в виде цветочной гирлянды, оплетающей ее щиколотку. Я прищуриваюсь, чтобы рассмотреть ее получше. Неужели она успела на поезд до Саутгемптона и села на паром, чтобы последовать за мной сюда? Я закрываю глаза и мотаю головой, надеясь, что, когда я открою их снова, она исчезнет, словно мираж, – я очень на это надеюсь, поскольку мне наверняка просто мерещится, что она сидит здесь. Виной всему лишь моя болезнь, моя паранойя. Но когда открываю глаза, она все еще сидит там. Я решаю, что мне не остается ничего другого, кроме как встретиться с ней лицом к лицу, спросить, какую игру она ведет. Но как только я делаю шаг вперед, она встает, смахивая пыль со своего летнего платья, и спрыгивает со стены с ловкостью кошки, а потом растворяется в толпе людей на улице – я же остаюсь смотреть ей вслед, в ужасе от того, что схожу с ума.

Почти всю ночь я ворочаюсь на двуспальной кровати, словно мое тело понимает, что она предназначена для двоих. В моей голове мелькают образы: Люси, Ния, Каллум, Люк, Бен, Беатриса, Кэсс, Джоди и Пэм. Их лица сменяют друг друга, проносясь перед моим внутренним взором, точно телевизионная запись на ускоренной перемотке. Неужели Беатриса действительно последовала за мной сюда, и если да, то зачем? В конце концов, когда солнце уже проникает сквозь щели в деревянных ставнях, мне удается заснуть под крики чаек.

Но пока я принимаю душ и одеваюсь, не могу избавиться от чувства тревоги, которое захлестывает меня с головой. Я натягиваю черные брюки, которые почти не носила с тех пор, как умерла Люси. Теперь они слегка болтаются на талии. Солнце уже висит высоко в небе, но я на всякий случай накидываю поверх хлопковой блузки джинсовую куртку. Затем укладываю остальные немногочисленные вещи в сумку и спускаюсь к завтраку.

Из столовой открывается тот же вид на гавань, что и из моей спальни. Я с удивлением ловлю себя на том, что проголодалась, и с удовольствием поедаю сосиски и яичницу с беконом, которую приготовила для меня хозяйка, и даже вежливо киваю, когда она рассказывает о местных достопримечательностях.

Поездка до дома Патрисии проходит приятно – я веду машину по спокойным прибрежным дорогам, и благодаря встроенному спутниковому навигатору мне даже удается не заблудиться. Мои колени все еще подрагивают, когда я сажусь за руль, но меня успокаивает компактность машины и то, что в ней нет пассажиров, которых я могу ненароком убить. Я даже обретаю достаточно уверенности в себе, чтобы включить радио. Кэти Перри поет о фейерверках, и под эту песню я неспешно качу мимо парочек, держащихся за руки, и мимо детей в панамках, скачущих по тротуарам и поедающих мороженое. Затем я сворачиваю на неасфальтированный проселок – скорее даже слабо накатанную колею в грунте, – и мой «Мини» подскакивает и кренится на ухабах. По этому проселку я доезжаю до кованых железных ворот, которые широко распахнуты, открывая взору симпатичный эдвардианский загородный дом. Я паркуюсь рядом с черным «Фольксвагеном Гольф», гадая, не прибыл ли уже фотограф, выхожу на посыпанную хрустящим гравием дорожку и направляюсь к деревянной входной двери, сделанной в форме арки. Сердце учащенно колотится у меня в груди – я волнуюсь, что могу оплошать и выставить себя глупо перед такой умной женщиной, как Патрисия. Перед женщиной, написавшей бесчисленное количество бестселлеров, большинство из которых я читала. Она – один из моих кумиров, и мысль о встрече с ней, о разговоре с ней про ее жизнь заставляет меня на несколько минут забыть обо всем остальном. Патрисия открывает мне дверь, высокая и элегантная, не выглядящая на свои шестьдесят восемь лет. Я представляюсь, она пожимает мне руку – я осознаю, что ладони у меня липкие от пота, – и провожает меня в большую гостиную, такую же, как у Беатрисы. Но только если у Би комната заставлена диванами с яркой обивкой и эклектично собранными предметами, то у Патрисии напоминает фотографию в кремовых и коричневых оттенках сепии. При всей своей красоте комната выглядит обжитой: стопка книг на журнальном столике, собачья шерсть на диване, кошачья когтеточка у дверей во внутренний дворик. Я устраиваюсь на диване, а хозяйка дома занимает место в элегантном кресле напротив меня, рядом с кирпичным камином. Из комнаты открывается вид на растущий чуть поодаль обширный фруктовый сад, и я медленно начинаю успокаиваться. Я отказываюсь от предложенного чая, и мы начинаем беседу.

– Фотограф подготавливает съемки в саду, – говорит Патрисия, и хотя я немного побаиваюсь ее, однако понимаю, что она мне уже нравится – что она не разочаровывает меня. Я достаю из сумки блокнот.

Мы почти час разговариваем о ее детстве, о том, как она начала публиковаться и что вдохновляет ее на написание книг, и по мере того как мы беседуем, я понимаю, что уверенность возвращается ко мне с каждой строчкой, которую я заношу на страницу. Я уже собираюсь закончить интервью советами для начинающих писателей, когда двери патио распахиваются, впуская свежий летний воздух и запах падуба, и я поднимаю глаза, испытывая такое потрясение, что моя ручка и блокнот падают на ковер цвета водорослей. Сначала я решаю, что это, должно быть, очередной обман зрения. Но нет, это он. На шее у него висит фотоаппарат, а на лице, как обычно, написано невозмутимое выражение, когда он переступает порог, такой же высокий и стройный, как Бен. Я не видела его с того дня в больнице, спустя несколько месяцев после смерти Люси, но от его красоты у меня до сих пор перехватывает дыхание. Он не замечает меня.

– Мы готовы приступить к работе, миссис Липтон, если вы закончили здесь, – произносит Каллум с характерным тягучим южнолондонским акцентом. Я встаю, и наши глаза встречаются. Он ничуть не изменился: все такой же растрепанный, словно студент, в той же черной кожаной куртке, которую он носил, когда мы были вместе, выцветших джинсах, потрепанных ретрокроссовках. Волосы у него подстрижены короче, на лице появилось несколько новых морщин, глаза – того глубокого оттенка синевы, который преследовал меня в кошмарных (и в приятных) снах в течение нескольких месяцев после нашего расставания.