Моя Шамбала

– Жаль, вы нам подходите. Тем более вас рекомендуют очень ответственные люди... Ну что ж, поправляйтесь. К этому вопросу можно вернуться позже. А работу мы вам по-ка подберем. И подлечим. Я распоряжусь, чтобы вас при-крепили к нашей поликлинике.

– Ну и правильно, - сказала мать отцу.
– Собачья рабо-та. Не с твоим здоровьем, высунув язык, бегать по району.

– Там бегать не надо. Первому секретарю машина по-ложена.

– Не нужна нам никакая машина.

Секретарь обкома свое слово сдержал. На этот раз отца пригласили к заведующему промышленным отделом. Здесь тоже был выбор: директором какой-то фабрики или глав-ным инженером какого-то комбината. Отец выбрал вто-рое... Мать по этому поводу сказала:

– Ну и правильно. У главного инженера ответственно-сти меньше. За все отвечает директор.

С Милой мы еще какое-то время встречались. Раза два по ее просьбе за мной присылали машину. Мы даже гуляли в Купеческом гнезде. Я ей еще был интересен.

Кира Валериановна усаживала меня за стол, угощала шоколадными конфетами и печеньем, спрашивала про школу, про родителей.

Потом они с Кирой Валериановной уехали на море. Вернулись к самому началу учебного года, и наши встречи как-то сами собой прекратились.

Так закончилась эта история, хотя генерал еще раз даст о себе знать, и в нашей семье помянут его добрым словом.

Глава 13

Нинка Козлиха. Цирк. Работа за контрамарки. Карманник. Цирковое представление.

К вечеру второго дня домашний арест с меня сняли, и я вышел на улицу.

Во дворе стучали топорами плотники. Это парикмахер Хаим Фридман строил себе павильон для парикмахерской. Его жена, огненно рыжая Зинка, командовала мужиками.

Пацаны сидели на пригорке у сараев, выходящих за-дами на улицу. На высоком крыльце Голощаповского подъ-езда и на табуретках, вынесенных из дома, расположились старухи и обсуждали житейские мелочи.

У Пахома правый глаз расплылся синяком. Ему всегда попадало "на всю катушку". А что недодавала мать, отсчи-тывал отец. Отец Пахома говорил: "Так-то оно надежней".

– А как же теперь документы?
– спросил я.

– Ничего, сходим, пусть шум утихнет, - пообещал Монгол.

– Ты записку, Мишка, не потеряй, - сказал Мотя-старший.

– Учи ученого!
– обиделся Монгол.

– Гляди, пацаны, - Каплунский показал глазами в сто-рону голощаповокого крыльца.

По улице плыла Нинка Козлиха. Она шла, покачивая бедрами, демонстративно не обращая внимания на старух, которые с раскрытыми ртами уставились на неё. Нинка бы-ла одета в просвечивающееся насквозь голубое с белыми цветами платье; под платьем прозрачная короткая комби-нация, а через комбинацию четко вырисовывались трусики, присборенные с боков, как шторы в окнах прокурора.

– Во бесстыжая, - смогла выговорить Кустиха. Сплюну-ла в сторону, перекрестилась и скороговоркой добавила, за-ведя глаза кверху:

– Прости меня, господи, грешную.

И сразу, будто всех прорвало:

– У неё и батька беспутный был.

– Известно, каков поп, таков и приход.

– А оно и мать не лучше.

– А меня озолоти, в жизнь бы в таком сраме не пошла, - доложила Кустиха.

– Ой, бабы, давеча, уж к ночи, я на двор вышла, слышу смех и два голоса, мужской и Нинкин. Ну, бабы, чего я только не наслушалась. Вот где срам-то.

– Ну, ну! И чего срам-то?
– заинтересовалась Туболиха. Кустиха поправила платок и зашепталась с бабками, те ка-чали головами, а глаза их горели лукавым огнем.

– Нинка! К офицеру пошла?
– крикнул Пахом и, зало-жив пальцы в рот, пронзительно свистнул.

Монгол смазал его по затылку.

– Ты чего?
– опешил Пахом.

– Ничего. Она тебя трогает?

– Влюбился что-ли?
– пробормотал как бы про себя Пахом.

– Чего?
– приподнялся на локтях Монгол.
– В лоб за-хотел? Я могу.

Пахом отодвинулся от Монгола. Нинка скрылась за углом.

– Во Козлиха дает!
– засмеялся Мотя-младший, когда Нинка скрылась за углом. Никто не поддержал Мотю и тот, скосив глаза на хмурого Монгола, замолчал.

– Гляди, пацаны. Сенька бежит, - заметил Семена Письмана Пахом.

Семен действительно спешил изо всех сил. Черная дермантиновая сумка с синей заплаткой и перевязанными медной проволокой ручками тяжестью перекашивала его на одну сторону, и он припадал на правую ногу, будто она у него была короче.

– Что он кричит?
– опросил Монгол.

– Вроде "сыр" какой-то, - пожал плечами Мотя-старший. Не понять, пыхтит как паровоз.

– "Цирк", вроде "цирк", - разобрал Самуил.

– Цирк приехал, - выдохнул, наконец, подбежавший Семен, бросил сумку на траву и завалился рядом. Грудь его вздымалась и опускалась с ритмом бешено работающего насоса.

– Брешешь!

Мы разом сели.

– Ты говори толком, рыло, - строго сказал Пахом.
– Где цирк?

– Мать послала за солью, - переведя дыхание, стал рас-сказывать Семен.
– А на пустыре у моста машины, лошади и клетки со львами. А рабочие вбивают в землю колья.

– Бежим, - вскочил Монгол. И мы побежали в сторону Московской.

– А я? Я только сумку отнесу, - взмолился Семен.
– Я ж вам про цирк сказал.

Но мы его не слышали. Мы на всех парах неслись к площади.

На месте разрушенного здания у моста и выровненной бульдозером площадке, как раз напротив Покровской церкви, царило оживление. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на оживший пустырь. Пацаны, надежно заняв все свободные позиции, жадно следили за события-ми, которые разворачивались на площадке.

Заливисто лаями собаки, скрытые вагончиками, раз-давался львиный рык, и недовольно фыркали лошади.

Четверо рабочих натягивали брезент купола. Усатый пожилой дядька, видно старший, покрикивал на рабочих, те что-то сердито отвечали. Работа продвигалась с трудом.

– Ребята!
– донеслось до нас.
– Ребята! Бесплатно в цирк хотите? Усатый обращался к нам. Мы ринулись к не-му.

– Будете помогать. Послезавтра представление.

Помогать хотели все, но усатый отобрал самых стар-ших, в том числе и крутившихся здесь хориков. За младших стал просить Мотя и Монгол.