Моя Шамбала

После ужина отец лег с книгой в свою кровать, а я по-шел в темную каморку, где раньше жила бабушка Маруся с Олькой и где теперь спал я, потому что Олька перешла в зал.

Я включил свет и взял томик Брет Гарта, которого мне принес отец. Но читать не получалось. Зашла тетя Нина, и они с матерью стали обсуждать последние уличные ново-сти. Я невольно слушал.

– Шур, ты слышала, Ленка-то прокуророва уехала.

– Да что ты говоришь?
– искренне удивилась мать. Она всегда узнавала новости последней и чаще всего от тети Нины. Тетя Нина выдержала паузу, наслаждаясь произве-дённым эффектом от этой новости, и заговорила, не оста-навливаясь:

– Укатила к себе в Ленинград и ни с кем не попроща-лась. А до учебы еще месяц целый. Кольке-то что? У него этих девок - пруд пруди. А вот Витька, Витька сам не свой ходит. "Я слышала, как мать его уговаривала: "Вить, поел бы что-нибудь, что ж ты все куришь да куришь. Посмотри, на кого стал похож. Да чем же она, змея, тебя так присуши-ла?" Да как заплачет, как заплачет. А Витька дверью - хлоп, и из дома вон".

– Да чем же, правда, она так его взяла? Девка как дев-ка. Ну, конечно, красивая. Но уж не настолько.

И вздохнув почему-то, может, вспомнив молодого отца и себя молодую, сказала:

– Да и то, любовь, она не спрашивает.

– Жалко Витьку, - согласилась тетя Нина.
– Такой па-рень. Все при нем. И добрый, и из себя видный. С войны капитаном пришел.

– Ну, как хочешь, Нин, а все же не пара он ей, - вдруг решительно заговорила мать.
– У нее воспитание... и обра-зованная. Вон в институте в Ленинграде учится. А он что? Хоть капитан, хоть не капитан, а как был лапоть, так лаптем и останется.

– Да Ленка за Витькой, как за каменной стеной жила бы. Это пока молодая перебирает. Только перебирать не из чего. Где они, мужики-то? Другая рада хоть за какого инва-лида выйти, - с обидой сказала тетя Нина, и мне даже по-казалось, что в голосе ее задрожали слезы.

– Нет, Нин, когда человека не любишь, никаких золо-тых гор не надо, - мягко сказала мать.
– А Ленка, что ж? Эта одна не останется. А, может, кто в Ленинграде есть!

"Прошлый раз мать за Витьку заступалась, а тетя Ни-на против была. А теперь все наоборот", - с удивлением от-метил я.

Глава 21

Бабушка Паша. Капитал в матрасе. Мое видение. Память о сыне.

Исчерпав тему, обе надолго замолчали. Глухо позвя-кивали тарелки - это мать мыла посуду. Я снова открыл книгу, но читать так и не начал. Тетя Нина, словно спохва-тившись, сказала:

– Ты ведь знаешь, что вчера бабушку Пашу похорони-ли?

Мать знала. Сама пятерку на похороны давала, когда по соседям деньги собирали. Но тетя Нина еще напомнила:

– Что могли, по людям собрали. Спасибо Моте, побега-ла. Гроб дядя Коля бесплатно сколотил, за одну выпивку. Немного coбec помог. Ну, помянули потом. Мужики, кото-рые гроб несли. Дядя Коля, Шалыгин, еще мужики.

– Да уж беднее бабы Паши не было!
– согласилась мать.- Царство ей небесное!

– Да в том то и дело, Шур! Ты знаешь, сколько у нее в матрасе нашли?
– Тетя Нина выдержала паузу и с какой-то злой радостью выдохнула: - Пять тыщ.

– Да ты что?
– испугалась мать. Я живо представил, как у нее округлились глаза.

– Вот тебе и "что"! Стали разбирать вещи. А какие там вещи? Все на выброс. Мотя думала, может, что взять себе, да что там! Одно тряпье. Матрас и тот обветшал. Хотели выбросить, да что-то зашуршало. Мотя пощупала, вроде бумага. Надорвали материю, а она и расползлась, гнилая, да и повалились деньги. Больше пятерки и тридцатки, но были и сотенные.

– Вот тебе и нищая!
– мать никак не могла прийти в се-бя. Я удивлен был не меньше и ждал, что тетя Нина скажет дальше, но на кухне установилось долгое молчание: тетя Нина с матерью стали что-то сосредоточенно двигать. Я вернулся к книге, но строчки расплывались, глаза невольно возвращались к одному и тому же месту. Со мной что-то происходило. Мне было не по себе. Я почему-то ощущал стыд и боль. И эта боль разрасталась, будто мне ее кто-то навязывал, она заполняла все мое существо, вытесняя ре-альность, а когда стала почти невыносимой, вдруг оборва-лась, и бабушка Паша явилась мне как живая. Я попытался освободиться от этого наваждения, но она легко вошла в меня, и мое сознание заполнило что-то непонятное и пу-гающее новизной ощущений. Её жизнь вдруг стала моим навязчивым видением, но то, что я увидел под углом чужо-го восприятия, смешалось с тем, что я знал...

Бабушка Паша жила одна в маленькой комнатке с кори-дорчиком, приспособленным под кухню, где на ветхом кухон-ном столе стояла, покрытая копотью керосинка. На этой керо-синке она варила свой нехитрый старушечий обед, чаще всего молочною вермишель. Дом, в котором она жила, был ветхий, облезлый и покосившийся. И бабушка Паша была такая же ветхая, как дом, в котором она жила, и помнила еще помещи-ка, хозяина этого дома. Тогда дом был иной, с прямым фаса-дом, выкрашенным зеленой масляной краской, и под желез-ной кровлей, радующей глаз ярким суриковым цветом.

Из той своей жизни бабушка Паша видела неясные и странные сны. Но видела она себя в этих снах как бы со сто-роны и все, что было давным-давно, казалось, было не с ней, а с кем-то другим. Сны путались, и перед ней предста-вал вместе с погибшим в гражданскую мужем Семеном, ба-тюшка Богоявленской церкви, куда она ходила молиться, отец Борис.

А то видела сына, убитого в первый же год войны, по-сле чего ополоумела от горя и сразу стала старухой. Сын снился мальчиком. Он протягивал к ней руки, а она, опять же посторонняя, никак не могла дотянуться до него.

Старушки богомолки, когда она рассказывала этот сон, со значением говорили, что это господь дает знамение, к себе призовет скоро.

– Да уж скорей бы, Господи!
– вздыхала бабушка Па-ша, не потому что в самом деле считала, что пришла пора помирать, а чтобы не гневить Господа.

За сына она получала тридцать рублей пенсии. Сосед-ка Мотя советовала похлопотать насчет прибавки. Как-никак, и муж, и сын головы за советскую власть сложили. Но хлопотать было некому, да и документов никаких, кроме двух писем от сына, да похоронки не было. И бабушка Па-ша обходилась так.

Полного достатка она никогда не знала. Озарилось, было, счастьем ее житье, когда Семена встретила, да не ей, видно, оно было предназначено, не в тот дом залетело, вой-ной обернувшись, оторвало от мужа, не дав к нему привык-нуть как следует, разбив все слаженное вдребезги. Осталась вдовой Прасковья с плотью и кровью Семеновой, годова-лым сыном.

Привыкнув жить бедно, бабушка Паша лучше жить не могла, потому что, как лучше, не знала. Она ни у кого ниче-го не просила, но ей всегда подавали. И принимая деньги, яблоко или кусок пирога, старые боты или поношенную кофту, униженно кланялась и благодарила от себя и от имени Господа, обещая его милость, будто он был ее родст-венник.