Моя Шамбала

Одна небольшая комната посвящалась партизанскому движению нашего края. Здесь можно было увидеть аусвай-сы, выдаваемые жителям города немецкой властью, белые нарукавные повязки полицаев с черными надписями "Poli-zai", партизанские листовки, написанные от руки, и даже пеньковую веревку с петлей, такую, на которых вешали со-противлявшихся немецкой власти или за отказ работать на нее. Мы все это хорошо знали. Я по рассказам взрослых, а Михеевы, Монголис, Венька Хорьков и еще многие ребята, остававшиеся в оккупации, видели зверства фашистов соб-ственными глазами.

Дальше шли полупустые залы, которые мы проскочи-ли галопом. Нас совершенно не интересовала скудная по-слевоенная продукция первого мирного года. Только у чу-чела довоенной свиньи Машки мы остановились на минут-ку и подивились её огромным размерам...

По дороге домой мы оживленно обсуждали увиденное, не толкались, не кричали и были рассудительны. Наверно, за часы, проведенные в музее, мы стали чуть-чуть взрослее и, может быть, умнее.

Глава 16

Обыск у дяди Павла. Тень генерала. Дядя Павел на свободе.

Дома я застал мать и бабушку Марусю в слезах. Ба-бушка Маруся теперь бывала у нас редко. А когда приходи-ла, жаловалась матери на невестку Варвару, жалела сына, потому что видела: Павла Варвара не любит.

На этот раз бабушка пришла с бедой. Арестовали дядю Павла. К ним на квартиру пришли двое, предъявили удо-стоверения, пригласили понятых и произвели обыск. Впро-чем, это даже нельзя было назвать обыском. У Мокрецовых все было на виду: фанерный стол, старенький Варварин шифоньер, комод с небольшим зеркалом, купленным на барахолке уже при совместной жизни, да кровать. При-шедшие с обыском заглянули под кровать, подняли на вся-кий случай матрац, затем открыли шифоньер и вытащили из него новые яловые сапоги, спаренные суровой ниткой за края голенищ. Варвара была на работе, а бабушка, тряслась от страха и не понимала, что происходит.

– Чьи сапоги?
– строго спросил высокий, со стрижкой под бокс и от того, что затылок и виски были выстрижены, казавшийся более лопоухим, чем был на самом деле.

– Должно, Павла, - едва выговорила бабушка непо-слушными губами.

– А вы, стало быть, его мамаша будете?
– уточнил дру-гой, пониже ростом, с крупной, начинающей лысеть голо-вой.
– Сапоги принес сын?

– Сын, - подтвердила бабушка, моргая подслеповаты-ми, подернутыми мутью глазами.

Больше они ничего искать не стали, даже не осмотре-ли чемоданы, которые лежали на шифоньере, составили акт, заставили расписаться под актом понятых и ушли, взяв с собой сапоги. После их ухода, насмерть перепуганная ба-бушка опустилась на стул и сидела так, ничего не сообра-жая и не зная, куда бежать и что делать.

Когда Варвара пришла с работы, бабушка бросилась к ней с расспросами, но словно споткнулась о гипсовое лицо и какой-то потусторонний, отсутствующий взгляд.

Невестка невидящими глазами окинула кухню и стала медленно снимать пыльник; потом пошла в комнату и, как была в туфлях, бросилась вдруг на кровать. Плечи ее за-тряслись, послышались глухие рыдания.

– За что же такое наказание?
– выговаривала Варвара.
– Мало я с ним мучилась? А теперь этот позор на мою голову. Ведь под суд же теперь пойдет ...

Мать принесла кружку воды и стояла над Варварой, уговаривала:

– Варь, да что это ты, дочк? На-ко, выпей вот... Что ж теперь убиваться?

А у самой ноги подкашивались, и тряслись руки. Она по Варвариным словам догадывалась, что случилось, хотя не могла вполне осознать серьезность положения.

– Что натворил Пашка-то, что c обыском приходили, - отважилась, наконец, спросить бабушка.

– Украл, - вот что натворил Пашка твой, - почему-то злорадствуя, проговорила Варвара.
– Сапоги украл.

– Да как же это?
– охнула бабушка.

– Да так же, - змеей зашипела Варвара.
– Дружки поя-вились, выпивки.

– Да сапоги-то он принес на обмен. Сказал, что кому-то менять срок подошел, - возразила бабушка.

– Подошел, да не подошел, - теперь в словах Варвары были зло и горечь.
– Сапоги у него выпросил на обмен этот мордатый дружок его, Месяц, чтоб ему облезнуть, скотине. Пашка взял сапоги домой, а Месяц должен был отдать ему старые...

Она замолчала и вдруг заговорила о другом, озарен-ная:

– Маслов донес, больше некому. Он дежурил, когда Пашка проносил сапоги. Он давно на него зуб имел. Наш-то дурак нес и не скрывал. Думал оформить потом, сам ведь хозяин.

– Так может и обойдется?
– с робкой надеждой спроси-ла бабушка.

– Да как же ты не понимаешь? Сапоги- то дома нашли. Кому теперь нужно знать, что он думал, чего не думал?

– Так этот, дружок его, скажет.

– Как же? Скажет и покажет. Держи карман шире!
– скривила губы в презрительной усмешке Варвара.

Все это в подробностях, которые вытягивала из нее клещами моя расстроенная мать, рассказывала бабушка, а мать еще и еще пытала ее, заставляя повторять, как шел обыск, что говорили, да какими словами ругала Павла Вар-вара...

Павла до суда не выпустили. Следствие велось долго. За хищение социалистической собственности судили стро-го, и дяде Павлу грозило не менее пяти лет с лишением всех наград, что разом перечеркнуло бы все его боевые заслуги, будто их и не было.

Но совершенно неожиданно суд вынес очень мягкий приговор. Дяде Павлу дали два года условно за халатность. Месяц, на следствии отрицавший любую свою причастность к этому делу, мол, первый раз о сапогах слышит, и Мокре-цову должно быть стыдно выкручиваться и наводить тень на честных советских граждан, на суде изменил свои пока-зания. Он рассказал все, как было. Его бледное лицо по-крылось испариной, и он все время поглядывал в сторону, где сидел офицер МГБ.

Когда вынесли приговор, дядя Павел заплакал.

Варвара встретила дядю Павла не то, чтобы холодно, но и без особой радости. Вроде того что "пришел, ну и пришел". Зато бабушка светилась вся, как икона от лам-падки.

У нас дядю Павла встретили просто, по-доброму. Уст-роили стол. За бутылкой отец спросил:

– Ну, как, тяжело пришлось?

– Да, честно говоря, уже и не думал, что свидимся. Не знаю, какому богу молиться, кого благодарить?
– ответил Павел. За время, проведенное под следствием, он сильно изменился, осунулся, еще похудел и стал совсем похож на подростка.

– Генерала благодари, а лучше Вовку... за то, что он его дочку вылечил, - тихо сказал отец.

– Неужто сам помог?
– не поверил дядя Павел.

– А кто еще мог бы помочь в твоем положении?.. Сколько времени прошло, а добро помнит. Другой бы с его властью и думать забыл.

У отца счастьем светились глаза, как будто он сам сде-лал доброе дело.

– Ну что, ж спасибо ему. И тебе, племяш, спасибо?

Дядя Павел встал и картинно, чуть не в пояс, покло-нился. Я смутился, а отец засмеялся: