Моя Шамбала

– Здравствуй, Шура, здравствуй, детка!

Они с матерью расцеловались.

Увидев меня, она заплакала и стала жадно целовать меня в щеки, в глаза, куда попадала.

Меня всегда раздражали поцелуи, и я считал, что дав-но вырос из этих телячьих нежностей, но когда это делала бабушка Василина, я почему-то не чувствовал стыда. Мне было радостно от ее чистой беззаветной любви и хотелось плакать, уткнувшись в ее колени.

Бабушка, почему ты плачешь?
– проглатывая комок, подкатиший к горлу, но счастливый, спросил я, высвобож-даясь из ее объятий.

– А жалок ты мне, дитенок! И все вы мне жалки, - за-ключила Василина и передником вытерла голубые, как ва-сильки, но поблекшие и затянутые мутью глаза.

Вышел oтец, и они обнялись.

– Как же ты добралась одна?
– удивился отец.

– А пешком, - просто ответила бабушка.

– Через весь город?
– у отца приподнялись брови.

– А ничего! Где посижу, отдохну. Помаленьку. Да здесь всего верст шесть будет.

Отец увел бабушку в зал, и они о чем-то долго говори-ли вдвоем. Потом отец говорил тихо с матерью на кухне, а я сидел с бабушкой. Мать что-то возражала, в голосе отца появилось раздражение, и он стал что-то выговаривать ей. Затем все быстро успокоилось.

– Бабушка будет жить с нами, - объявил отец. Мое сердце радостно запрыгало, и я прижался к бабушке Васи-лине.

Вечером я рассказал о своем видении и своем сне. В глазах матери как всегда отразилась тревога, а отец, конеч-но, попытался найти естественное объяснение, которому, наверно, сам уже не верил:

– Это все твоя сверхвпечатлительность. И сверхъесте-ственного здесь ничего нет. Просто ты близко к сердцу принял смерть нищенки, вот тебя и преследуют те видения, которые ты бессознательно рисуешь в своей голове.

Бабушка объяснила все иначе и проще:

– Вова, дитенок! Это душа ее не может успокоиться и обращается к тебе, божьему человеку, просит успокоить ее. Ты видел могилку сына ее. Значит, есть она. Это она тебе ее показала. Надо бы родственникам ее съездить туда, да ты говоришь, нет у нее никого... А я вот что сделаю. Я помо-люсь за упокой ее души, свечку поставлю. И за упокой его души тоже помолюсь.

– Скажете тоже, мама!
– недоверчиво фыркнула мать. Отец промолчал.

Бабушку поместили в каморку с Олькой. Она немного посидела еще с отцом и матерью, потом все позавтракали картошкой с квашеной капустой из нового засола и попили чаю. Бабушка есть не стала, только попила чаю с баранками и с колотым сахаром вприкуску и легла.

Вечером, когда я с улицы пришел домой, бабушка по-звала меня:

– Вова, дитенок! Ноги болят, спасу нет. Посмотри, милок.

Я приподнял одеяло до колен. Ноги распухли, вены вздулись. Это были даже не ноги, а что-то бесформенно толстое с красно-фиолетовым оттенком.

– Зачем же ты пешком шла?
– опросил я.
– Как же им не болеть? И без того маешься ногами, да еще пешком.

– Так, так, дитенок!
– согласилась покорно бабушка.

Я стал водить руками от колен к ступням, потом по-просил прикрыться рубахой, откинул одеяло, и руки мои поднялись чуть выше. Я чувствовал, как поток энергии шел к рукам и через руки к больным ногам бабушки, для меня этот поток был видимым, как и свечение вокруг бабушки-ных ног с лиловым оттенком и множеством темных сгуст-ков. Это мерцающее разноцветье медленно светлело, и ли-ловый оттенок менял свой цвет, становясь бледно-голубым. Сгустки оставались, но из темно-красных превратились в розовые. Я с радостью заметил, что опухоль спадает. Ноги стали приобретать нормальный живой цвет, а вены уже не выступают столь уродливо, а прячутся под кожу.

– Ну, как, баб?
– спросил я, накрывая бабушкины ноги одеялом.

– Ангел, ангел божий!
– повторяла бабушка, а глаза ее сияли тем счастьем сошедшей благодати, какое она всегда испытывала после общения с Богом, молясь усердно и ис-кренне, как это делают только истинно верующие...

После того как я залечил гноившуюся рану на ноге де-ревенского мальчика Ванятки, чего не смогла сделать сама бабушка, умевшая лечить заговором, она совершенно серь-езно зачислила меня в святые.

– Бог тебя отметил, дитенок! Он избрал тебя из мно-гих. Недаром Аноха зовется "божий человек".

И бабушка попыталась поцеловать мне руку, но отец строго сказал:

– Это еще что, мама?
– у отца даже голос изменился.
– Чтоб я этого больше не видел. Никто его никуда не изби-рал. Парень как парень. А если у него такие способности, то Бог здесь не причем. Такие факты призвана объяснять со-временная наука.

Бабушка согласно кивала головой, но, конечно, оста-валась при своем мнении.

В тот раз на родине отца, в глухой Брянской деревуш-ке, куда отец повез меня с матерью после освобождения Брянской области, состоялась моя любовь к бабушке Васи-лине. И эта любовь незримо и прочно соединилась с чувст-вом любви к Родине, потому что там, в этой глуши меня сразили наповал дикие, уходящие в бесконечную даль и те-ряющиеся за горизонтом Брянские леса, и ручей вокруг холма, на котором строился новый дом, потому что в де-ревне, после партизанского противостояния немцам оста-лись лишь обгорелые остовы печей, да землянки, в которых люди жили, как кроты.

Там, в бабушкиной деревне я налился вдруг силой и понял, что другой такой земли в мире больше нет и не бу-дет.

Жить в деревне с каждым годом становилось все тяже-лей. И через год отец привез из деревни брата с женой, по-том приехала младшая сестра, а за ними потянулась посте-пенно другая родня. А когда умер дед Тимоха, бабушка за-колотила дом и тоже подалась поближе к детям...

Боль отступила, и Василина, освобожденная на время от страданий, забылась коротким сном, а проснулась с мыс-лью о сыне Николае и невестке Зинаиде, у которых жила все это время. О разговоре, который возник у них перед тем, как "отфутболить" ее к Нюрке, она не знала...

– Вези матку к Нюрке, - сказала Зинаида мужу, когда они легли спать.
– Пусть у нее поживет.

– Что так?
– удивился Николай.

– А сил никаких моих больше нет. Уже что зря вытво-рять стала.
– Зинка приподнялась на локте, пытаясь в тем-ноте определить выражение лица мужа.
– Опять кастрюлю с супом перевернула... Тряпку на плиту положила. Никак не пойму, откуда гарь идет. Глядь, - тряпка горит.

Зинка проглотила слюну, пытаясь справиться с оби-дой, комком застрявшей в горле. Не справилась и сквозь слезы добавила:

– Тарелки. Все тарелки перегрохала.

Николай нашарил на тумбочке папиросы и, чиркнув спичкой, закурил. Свет на мгновение ослепил Зинаиду, и она закрыла глаза. Хорошо взбитая перина нежила рас-слабленное тело, и резче обозначалась усталость, а мозг требовал сна, но взвинченные нервы не давали покоя, и Зинаида долдонила свою навязчивую мысль, вбивая ее в голову мужа:

– Почему все ты? В конце концов, у нее есть еще две дочки и сын. Пусть у них о матке тоже голова болит.

– Квартиру-то мы с матерью вместе получили, - подал, наконец, голос Николай. От сильной затяжки его лицо вспыхнуло красным огоньком и, мелькнув двойным подбо-родком и мясистым носом, погасло.

– А мы с ребенком и без матки получили бы.
– И за-молчала, ожидая, что скажет теперь Николай.

– К Нюрке нельзя, - стал сдаваться Николай.
– У нее одна комната.

– Ну-к что ж?
– повеселела Зинаида.
– Не танцы же они там будут устраивать.

– Так Нюрка с мужиком живет, - удивляясь Зинкиной тупости, сказал Николай, поворачивая к ней голову и забыв затянуться папиросой, а она уже еле мерцала, не раскурен-ная.

– А он там не прописан!
– бойко ответила Зинаида.