Моя Шамбала

– Хрен возьмешь!
– раздался чей-то радостный возглас и вызвал восторженную реакцию. Толпа свистом и смехом встречала каждый взрыв, после которого стены оставались все еще стоять.

– Это вам не барак!
– весело хрипел пьяненький мужи-чонка, получивший неожиданно к своему хмельному загулу еще и зрелище.

– Пятьдесят лет строили, - объяснял интеллигентный пожилой мужчина. Шляпу он снял и держал в руках. Седые его волосы шевелил легкий ветерок.
– Стены в пять кирпи-чей. В раствор белки яиц добавляли.

Мужчину внимательно слушали.

– Правда, неудачно встроили центральный купол, и он обвалился. Но стены вечные... А купол потом укрепили.

– Грех это великий, - сухонькая старушка с укором ка-чала головой.

Старух собралось много. Верующие пришли попро-щаться с символом своей веры, который рушили на глазах. Старушки крестились на то, что еще утром называлось По-кровской церковью. Многие плакали.

Взрывы прекратились. Стены, наполовину разрушен-ные, все же внушительно высились еще, заваленные напо-ловину глыбами кирпича и цемента. Кое-где виднелись толстые пласты штукатурки с фресками.

За дело взялись рабочие с отбойными молотками. Они влезли на стены и, стоя на них, как на лесах, точь-в-точь, как шахтеры в кино, только каски без ламп, затрещали от-бойными молотками. Стены поддавались плохо, кирпич от-валивался скорее, чем кладка. Наверно, угольный пласт от-валивать легче, чем любой их этих кирпичей.

Заработал экскаватор, но зацепить ковшом мусор не смог, мешали крупные глыбы. Экскаваторщик остановил машину, вылез из кабины и пошел к бульдозеру. Вскоре бульдозер пополз по горе, становясь чуть ли не вертикаль-но, так что бульдозерист почти лежал на спине и рисковал свернуть себе шею. Глыбы поддавались и послушно сдвига-лись в одно место.

Неожиданно я услышал тихий колокольный звон. "Наверно, в Богоявленской церкви, стоящей как раз напро-тив, через речку, или в церкви Михаила Архангела, которая стояла подальше, ударили в колокола", - подумал я. Но нет, звон стал различимей, усилился и шел он от этой, По-кровской церкви.

Звон колоколов заглушил все остальные звуки. Зако-лыхалась толпа и оказалась вдруг подо мной. Только это уже была другая толпа. Богомолки в белых платках со свеч-ками в руках. Неправдоподобно медленно проехала, словно проплыла, карета, запряженная парой лошадей. Мужчины в цилиндрах и дамы в шляпках с вуалями и длинных юбках то ли шли, то ли стояли, покачиваясь из стороны в сторону. Полицейский в белом кителе с золотыми пуговицами и бе-лой фуражке с лаковым козырьком неподвижно стоял у моста. И мост был другой, с чугунными литыми перилами и сходом к церкви.

И тут я увидел храм во всем его величии. Он наплыл на меня или это я приблизился к нему. Золотые купола слепили глаза. Они находились как раз на уровне моего ли-ца и почти незримо колыхались, точно отражение в воде, но казались реально осязаемыми, как в хорошем сне, о ко-тором говорят, "как на яву". В церкви шла праздничная служба. Свет от сотен свечей заливал храм. Батюшка в рас-шитой золотом рясе и митре беззвучно шевелил губами.

Колокольный звон становился все сильнее. Казалось, в колокола бьют над головой. А потом моя голова сама пре-вратилась в колокол. Она звенела глухо, и лопались пере-понки.

И внезапно все кончилось. Так же неожиданно, как и возникло.

– Вовец, что с тобой? Голова болит?
– Генка Дурнев с беспокойством смотрел на меня. Я стоял, зажав уши рука-ми, а из носа сочилась кровь.

– Сейчас пройдет, - мои губы плохо слушались меня. Такое ощущение я испытал, когда мне удаляли больной зуб и сделали укол новокаина. Тогда мне было смешно, потому что я никак не мог выговорить слово: губы не слушались меня, а когда я потрогал их пальцами, то будто залез в сту-день...

Я провел тыльной стороной ладони по носу, размазав кровь. Но кровь быстро свернулась, и я слюной и платком, как мог, вытер следы.

Экскаватор ревел двигателем, и ковш ползал по горе битого кирпича, нащупывая, где податливее строительный мусор, и захватывал очередную порцию, чтобы отправить ее в кузов трехтонной машины. Кузов оседал под напором высыпанного разом груза и отъезжал, лениво урча, как сы-тое животное, уступая место другому грузовику.

Трещали отбойные молотки, терпеливо ковыряя рас-считанную на века кладку и отбивая от нее кусок за куском. Народ начал медленно расходиться. Мы вспомнили про школу и тоже заспешили прочь от развалин.

Мы успели к четвертому уроку. Как раз закончилась большая перемена. Мы ввалились в класс и бросились к своим партам, чтобы отдышаться до появления учителя.

– Попухли!
– злорадно сообщил Кобелев.
– Вас к ди-ректору. Я посмотрел на Женьку Богданова. Тот пожал пле-чами:

– Я не причем. Я даже не успел Аллочке сказать, что вы пошли в поликлинику. Вошел Костя и спросил, где вы. Я сказал, что не знаю.

– Как это не знаешь?
– обиделся Женька Третьяков.
– Ты же собирался сказать Аллочке, что мы пошли в поли-клинику, ну и сказал бы.

– Дурак ты, Третьяк. Если Костя пришел специально, чтобы спросить, где вы, значит, знал уже, что вы симули-руете. И я бы с вами вместе за брехню попух.

– Кто заложил?
– Пахом обвел класс угрожающим взглядом.

– Да никто!
– с усмешкой сказал Аркашка Аникеев, брат того самого Юрки Барана, из-за которого исключили из школы Мишку Монгола.

– Вы же смылись перед самым уроком, а мы все сидели в классе.

Пахом досадливо махнул рукой и уставился перед со-бой, оставив бессмысленную затею вывести на чистую воду наушника.

– Это кто-нибудь вас видел, когда вы бежали к Москов-ской, - догадался Богданов.

– Конечно, такой кодлой!
– согласился Аникеев.

– Сумки взяли?
– спросил Генка Дурнев, хотя знал навер-няка, что взяли, но на всякий случай откинул крышку парты.

– А как же!
– все так же насмешливо подтвердил Ани-кеев и с явным удовольствием добавил: - Мы с `Кобелем относили.

– Ну, Аникей, ты у меня припомнишь!
– вскипел Па-хом, даже жилы вздулись на шее. Он тут же готов был сце-питься с Аникеем, но его остановил здоровяк Семенов.

– Да брось ты, Пахом! Тебе бы Костя сказал, и ты тоже, как миленький, понес бы. А ты, Аникей, не ехидничай, - по-вернулся он к Аркашке? Забыл, сколько раз у тебя сумку отнимали?

– А он как прошлый раз изгалялся, когда у меня Скиф сумку отнял?
– обиделся Аникеев.
– Забыл, Пахом?

– Ладно, кончайте бузу. Филин идет.

Филин, учитель математики Матвей Захарович с фа-милией Филин, которая, очевидно, не имела ничего общего с ночной птицей, седой грузный старик в допотопных очках с толстыми стеклами и гибкими ушками, страдал дально-зоркостью, поэтому очки висели у него на кончике носа, чтобы иметь возможность обозревать класс поверх их.