Моя Шамбала

Бабушка Паша достает из сундука чистое белье, черное платье, черный кружевной платок. Потом сидит неподвиж-но на кровати, прямая и строгая, во всем черном. Ее за-стывшее лицо, оттененное черным кружевом, похоже на мумию. Лицо пугает женщину, которая вдруг появляется ниоткуда и зовет ее тихо:

– Бабушка.

Глаза бабушки Паши моргнули, и она чуть повернула голову, давая знать, что слышит.

– Скоро ехать. Надо б поесть перед дорогой. Бабушка Паша послушно встает и идет за женщиной, в которой я уз-наю мать Витьки и Володьки тетю Мотю, соседку бабушки Паши...

Бабушка Паша с тетей Мотей едут автобусом. Народу в автобусе много, но их усаживают, уступив место. Они чу-жие, и на них смотрят с любопытством.

– Извините, вы чьи ж будете?
– спрашивает кто-то.

– Она к сыну едет. Похоронен он у вас, - спешит объяс-нить спутница бабушки Паши и добавляет:

– В войну погиб.

В автобусе становится тихо.

А вот сон повторяет ту же полуявь, которая явилась мне, когда мы ездили с майором Сорокиным и двумя жен-щинами в лес и показывали место гибели сына Варваре Степановне,

Только плач бабушки Паши теперь явственно слышен и раздирает душу ...

И вот последний отрывок сна. Рослый, плечистый муж-чина с усами и усталыми глазами говорит бабушке Паше:

– Я председатель здешнего совхоза. Слыхал я, мамаша, к сыну приехали. Добро. Побудьте у нас, погостите. Если нужно что, не стесняйтесь ... А люди у нас добрые, привет-ливые.

– Спасибо вам. Мы сегодня едем, - ответила за бабушку тетя Мотя.

– Чего ж так спешите-то?
– спросил председатель.

– А плоха я теперь сынок... Домой поспеть надо. Теперь смерти ждать буду.

Бабушка Паша перекрестилась. Потом обратилась к председателю:

– Сынок! ... Я тут денег собрала... на памятник.

Председатель перебил, видно, ему было неловко:

– Да мы, мамаша, не забываем погибших-то. За моги-лой ухаживаем. Конечно, памятник деревянный...

– Да ты не обижайся, сынок. Могила ухоженная, и па-мятник хороший... Но ты уж возьми эти деньги. Я всю жизнь копила... Сделай уважение, поставь памятник боль-шой, красивый.

– Много денег-то?
– спросил председатель.

– Пять тыщ тут.

Бабушка положила на стол деньги:

– Мне они без нужды. Это для них, для ребят ...

А потом я снова умирал вместе с бабушкой Пашей. Снова летел в бесконечную бездну, снова вокруг все руши-лось и разноцветной мозаикой кружилось перед глазами.

Глава 7

Разговор матери с тетей Ниной. Моя бабушка Василина. Сын Николай и невестка Зинаида. Простое решение.

Проснулся я от скрипа половиц и чугунного стука ско-вородок о плиту. Это мать готовила завтрак. Я вспомнил сон, но, как ни странно, он меня не угнетал. Я выспался и чувствовал себя бодро. А когда я вспомнил, что сегодня воскресенье и не надо идти в школу, от удовольствия засме-ялся. Я не стал вскакивать с постели, как делаю всегда, ко-гда опаздываю в школу, позволив себе еще немного поле-жать, и даже чуть задремал, но, услышав голоса матери и тети Нины, окончательно проснулся.

– Мы вчера с Юрием Тимофеевичем в "Родину" ходи-ли на "Индийскую гробницу". Я, Нин, так наплакалась.
– Это говорила мать.

– А я все никак не попаду. Там билетов не достанешь. Такая очередища.
– Это голос тети Нины.

– А нам знакомый Юрия Тимофеевича с работы дос-тал. А так, что ты, разве выстоишь.

– Расскажи, Шур, - попросила тетя Нина.

– Сейчас расскажу, - пообещала мать и залилась вдруг тихим смехом.

– Что? Ты чего Шур?
– тетя Нина невольно заразилась материным весельем, и в ее голосе тоже прорывался смех.

– Перед сеансом пел московский артист Бунчиков.

– Это тот, который по радио поет?
– удивилась тетя Нина.
– Они еще с Михайловым поют "Нелюдимо наше мо-ре". Этот баритоном, а Михайлов басом.

– Этот, этот, - подтвердила мать.
– Так ты не поверишь, у него губы подкрашены.

– Да что ты? Как у женщины?

– Ну, не так ярко, но заметно. Я спрашиваю у Юрия Тимофеевича, зачем, мол, это? А он говорит: "Это же арти-сты. Они перед публикой выступают. И глаза подводят, чтобы ярче внешность была. Освещение-то искусственное, и черты лица, как бы, расплываются".

– И глаза подводят?
– ахнула тетя Нина.

Потом мать с тетей Ниной о чем-то шептались. Тетя Нина засмеялась, потом наступила пауза, и тетя Нина снова попросила:

– Ну, расскажи про кино-то?

Я надел штаны и вышел на кухню.

– Привет, жених, - приветливо улыбнулась мне тетя. Нина. Я по обыкновению буркнул под нос что-то вроде "здравствуйте" и стал поддавать снизу ладонями носик ру-комойника. Я терпеть не мог это тети Нинино "жених".

– Ладно, расскажу, только покормлю своих мужиков, - пообещала мать, и тетя Нина пошла было к себе, но верну-лась:

– Да, Шур! Ты знаешь новость-то?

– Какую?
– не отрываясь от плиты, спросила мать.

– Жорик-то с Анькой расписались. На ноябрьские свадьбу играть будут.

– Да ты что?
– мать оставила сковородку, которую уже взяла за ручку, чтобы снять, на плите и быстро повернулась к тете Нине.

– Добился все же!
– мать засмеялась довольным сме-хом.

– Где же свадьба будет?

– Вроде, у немца, У них места много.

– А жить где?

– А это у него. У Жорки хоть и одна комнатка, но боль-шой коридор и чулан как комната. Можно спальню сделать ... Жорку, Шур, как подменили. Водки в рот не берет. И все с Анькой вместе.

– А что? Я ж говорила, как жить-то еще будут!

– Ну, это ты не загадывай! Все мужики начинают хорошо, да кончают плохо, - тетя Нина засмеялась и ушла к себе.

Из коридора донеслись оживленные голоса тети Нины и Туболихи. Мать направилась было к двери, чтобы по-смотреть, что там стряслось, но дверь широко раскрылась, и на пороге появилась бабушка Василина, моя любимая муд-рая бабушка, мать отца. В одной руке небольшой узелок, в другой обструганная клюка. Одета она была нарядно и яр-ко, как одевались испокон веков в деревнях на Брянщине; белая рубаха, расшитая крестом, понева из домотканной ткани и что-то вроде тюрбана на голове, кажется, это назы-вается повойник. Видно было, что бабушка очень устала. Она поискала глазами и перекрестилась на угол, потом по-клонилась матери: