Моя Святая Земля

– Но ведь...
– бандит стащил перчатку и вытер лоб.
– Принцесса, видите ли, эти люди, они вне закона. Жители деревни не заплатили в казну подушный налог... так что по закону они теряют свободу и сами становятся собственностью казны. А их хибарки приказано предать огню.

– Вот как...
– задумалась Джинера.
– А земля?

– Земля принадлежит здешнему барону. За землю поселяне платят ему, но он расплатился с казной...
– бандит, которого вернее было называть офицером короля, замялся.
– Тоже ворчал, конечно... никому не угодишь...

– Я понимаю, почему он ворчал, - сказала Джинера.
– Люди, которые работали на него и платили за аренду земли, теперь должны уйти неведомо куда, работать на короля, очевидно. Кто же будет обрабатывать их поля и землю барона? Но - оставим это. Что - скот?

– Мы его конфисковали, - доложил офицер.
– В счёт долга.

– И сколько они ещё должны?
– спросила Джинера.

– Кхм... четыре золотых ещё.

Джинера поразилась, приоткрыв рот и распахнув глаза:

– Сколько?!

– Четыре золотых, ваше прекрасное высочество.

– Удивительно, - сказала Джинера, разглядывая багровое лицо офицера, блестящее от пота в морозную ночь.
– Я с детства слыхала, что Святая Земля - богатая страна, но, право, не думала, что здешние поселяне сеют медные гроши, собирая урожай чистым серебром. Когда дела столь прекрасны, что стоит этим бездельникам платить золото в казну! Сами, негодяи, разодеты в бархат и меха, живут в каменных особняках, питаются, полагаю, перепелами в устричном соусе, а своему государю не желают кинуть четыре золотых от столь обильных доходов...

Офицер молчал, его солдаты разглядывали землю.

– К тому же, - продолжала Джинера, - они могли бы что-нибудь дать за труды и сборщикам податей, вынужденным бродить по дорогам холодными ночами, оставив своих добрых жён и уютные дома... Сколько причитается вам, мессир?

Офицер молчал. Стало удивительно тихо, даже скотина не ревела.

– Милый Витруф, - позвала Джинера, - окажите мне любезность принести мой кошель для милостыни.

Кошель протянула няня, принял камергер - и тут же сунул в руки принцессе. Бароны принцессы и её охрана жгли солдат короля презрительными взглядами.

Джинера, не торопясь, отсчитала тридцать златолесских серебряных "ангелочков" и швырнула их к ногам офицера.

– Это подать, - сказала она, глядя ему в лицо.
– За души и за скот. И горе вам, если хоть одна из этих монет не дойдёт до казны. По приезде в столицу мои люди справятся у канцлера.

Офицер, чуть не плача от стыда и бессильной злости, наклонился подобрать деньги, как нищий побирушка за медяком. Выпрямившись, горько сказал:

– Король творит правосудие, а вы...

– Дело короля - правосудие, дело королевы - милосердие, - холодно отрезала Джинера.
– Дурна принцесса, которая об этом забывает. А вы, милейший, через месяц будете таким же моим подданным, как эти несчастные. Кроме того, вы, как и они, зависите от слова короля. К кому вы пойдёте искать милосердия, если прогневаете его?

Офицер покачал головой.

– Если кто прогневает государя, ничьё милосердие ему не поможет, ваше добрейшее высочество.

– Посмотрим, - пожала плечами Джинера.
– Вы свободны и ваши люди тоже.

Офицер отвесил поклон ниже церемониального.

– Помоги вам Бог, принцесса, - сказал он с горечью.
– Что-то будет.

– Будет свадьба, которую уже триста лет ждало Златолесье, - улыбнулась Джинера, но на сердце у неё было очень тяжело.

Солдаты покидали деревню в молчании. Поселяне, словно замороженные, проводили их взглядами, не двигаясь с места.

– Что ж вы, добрые люди?
– спросила принцесса, подходя.
– Отнесите детей в тепло, пока они не накричали горячку, помогите, наконец, этой несчастной, укутайте женщин. Ваш долг оплачен.

Её голос снял столбняк, но, вместо того, чтобы идти по домам, большинство крестьян кинулись к ногам Джинеры. Принцесса накинула на плечи полуголой женщины с младенцем свой плащ, подбитый беличьим мехом, касалась чьих-то ледяных рук, совала в ладони медяки, вытирала горячие слёзы с холодных лиц, вдыхая запахи прелых овчин, пота, дыма и крови, слушая бессвязные благодарности и благословения - пока Витруф не сказал, кашлянув:

– Простите, ваше прекрасное высочество, но вам надо в тепло, пока вы не озябли совсем.

В носилках Джинере показалось жарко. Ей подали стакан горячего сбитня с мёдом, няня укутала ноги своей принцессы громадным пуховым платком, баронессы подложили подушки под её спину - и Зефир тут же запрыгнул на колени своей госпожи. Почёсывая шёлковое ухо собачки, Джинера задумчиво сказала:

– Мой государь и сюзерен - жестокосерд. Интересно, рассудочно жесток или глуп?

– Лучше бы глуп, сердечко моё, ваше высочество, - заметила няня.

– Да, наверное, - кивнула Джинера.
– Лучше. Но не легче.

И потом Доротея читала вслух житие святой Оливии, нараспев, а Нона расчёсывала своей принцессе рыжие кудри - но Джинере всё равно было не успокоиться и не уснуть. Она думала о четырёх золотых недоимки, об озябших младенцах и старухе, попавшей под копыта.

И о короле.

Ведь на пути Джинеры встретилась всего-навсего одна из деревень Святой Земли, самого большого и могущественного государства Севера, где таких деревушек - сотни.

А младенцев и старух - тысячи.

IV

Ночь уже перевалила за середину - неживые твари уже шли по пятам и пялились вслед с бессильной злобой, когда Кирилл и Сэдрик увидали за деревьями пару тусклых огоньков. Пал мороз, с помутневшего неба сыпалась жёсткая снежная крупа, луна еле-еле мелькала в густой мути облаков - было очень холодно и очень темно. В этой тьме и слабые огоньки жилья виднелись издалека.

И обрадовали они Кирилла до восторга. Ему ужасно хотелось увидеть людей и войти в тепло; смущала только необходимость тревожить крестьян среди ночи - но Кирилл надеялся как-нибудь сгладить такую неловкость. Подарить что-нибудь. Или ещё что-то придумать.