Моя Святая Земля
Шрифт:
Он ждал, когда залают собаки, но было удивительно тихо, только выл и гудел ветер в голых стволах. Какая-то хриплая шавка визгливо гавкнула пару раз и замолчала, словно испугавшись. Сиреневый луч фонаря скользнул по чёрным, словно закопчённым жердям плетня.
– Срань Господня!
– ругнулся Сэдрик.
– Пришли, брюхо адово...
– Что случилось?
– спросил Кирилл, вглядываясь во мрак.
– Да что, - Сэдрик сплюнул.
– Кузница тут была. А остались одни головешки, сгорела.
– Пожар был?
– Кирилл направил вперёд луч фонаря.
Круг
– Поджог был, - мрачно ответил Сэдрик.
– Либо кузнец в бега подался, а своё жилище спалил, либо не расплатился с людоедами, что подати собирают - и это они спалили, а его угнали в каменоломни, камешек рубить для крепостей Алвина. В любом случае - поганые дела.
– Зачем же сборщикам податей жечь кузницу?
– Если не расплатился - так чтоб другим было неповадно. Ад, Эральд, ты смотри-смотри...
Кирилл медленно пошёл вперёд, светя фонариком на дорогу. В деревне почти не пахло живым; Кирилл чуял запахи старого навоза и злого холода, дымом тоже тянуло, но не так, как бывало на даче - не дровами, сгоревшими в печи, а куда сильней, тяжелее и жёстче. Горько. Пожарищем, подумал Кирилл. Пепелищем.
Они с Сэдриком прошли мимо двух мёртвых дворов с обугленными печами вместо изб. Третья изба, вроде, показалась целой. Кирилл подошёл ближе.
Убогость хибары поразила его даже в темноте. Покосившийся домишко размером чуть больше дачного сортира под Питером, крытый чем-то растрёпанным, выглядел совершенно безжизненным.
Сэдрик толкнул дверь - и дверь открылась. Из темноты пахнуло тошным и затхлым - и мёртвым холодом брошенного жилья. Кирилл посветил: крохотная комнатушка, на треть загромождённая печью, была пуста, словно вытряхнутая коробка, в окошки без стёкол и без всякой иной попытки утеплить жильё, врывался ледяной ночной ветер.
– Но ведь там, дальше, живут люди?
– спросил Кирилл, холодея.
– Вон там же горит окошко?
– Пойдём посмотрим, - мрачно откликнулся Сэдрик.
Особой надежды на что-то доброе в его тоне Кирилл не услышал.
Тусклый огонёк, который путники увидали издалека, теплился в оконце избы на окраине деревушки, неподалёку от кузницы. Еле живой жёлтый свет трепетал и подрагивал - то ли свеча, то ли лучина, подумал Кирилл. Но там кто-то есть, уже хорошо.
Ещё один огонёк горел выше крыш деревенских изб, на какой-то более сложной постройке. Кирилл решил, что это деревенская церквушка или часовня. После монастыря его туда не тянуло - и он решительно свернул к избушке.
Когда подошли, стало слышно усталое хныканье маленького ребёнка. Собак во дворе не водилось; хотя луч фонаря наткнулся на грубо сколоченную будку - будка оказалась необитаемой. Сама изба показалась Кириллу такой же крохотной и убогой, как и та, другая, брошенная.
Но дверь оказалась заперта изнутри, довольно условно - на какую-нибудь примитивную вертушку или крючок.
Кирилл постучал.
–
Кого носит в такую пору?– тут же отозвался раздражённый голос пожилой женщины, совершенно не сонный, будто она нарочно ждала, когда кого-нибудь принесёт.
– Тётка, - окликнул Сэдрик, - пусти переночевать, отблагодарим.
Тётка задумалась - был слышен только тихий плач младенца. Прошла минута - и дверь приоткрылась.
– Много вас, таких, бродит, оглашенных, - буркнули из-за двери.
– Живей заходите, не студите дом, чего встали-то?
Сэдрик пропустил Кирилла вперёд - и тот втиснулся в щель, мимо женщины, оказавшейся сгорбленной и укутанной в причудливое тряпьё старухой, в вонь какой-то кислятины, нечищеного сортира, старого дерева, печной гари и немытого человеческого тела.
Оказался в чудовищной тесноте, освещённой лучиной в рогульке над миской воды. Печь и тут занимала около трети жилого пространства, а половину оставшегося загромоздили грубый дощатый стол, две лавки и какая-то сложная конструкция из реек и натянутых нитей. К потолку у печи крепилась на кольце колыбель, а в ней хныкал тот самый младенец. Из тёмных углов, из-за печи, из-за механизма из реек, на Кирилла пристально смотрели несколько пар громадных, влажных и, кажется, испуганных глаз детей постарше - ему показалось, что детей ужасно много.
В избе было вовсе не так тепло, как Кирилл мечтал - чтобы не сказать, холодно. В печной трубе скулил и завывал ночной ветер. Кириллу вдруг стало жутко.
– Что, мессиры, не хоромы?
– язвительно и, как померещилось Кириллу, почти весело спросила старуха.
– Удачно вы попали, господа хорошие. Невестка помирает, да жива ещё - а внук пока пищит, в одной избе с покойником ночевать не придётся, коль оба до утра дотянут.
Сэдрик за спиной шмыгнул носом. Кирилл ощутил, как больно упало сердце.
– Что с ней?
– спросил он сорвавшимся голосом.
– С невесткой - что? И где она?
Ни кровати, ни чего-то, похожего на кровать, не было видно - да и не поместилось бы в тесноте крохотного жилища.
– На печи, - хмуро отозвалась старуха, больше не пытаясь язвить.
– Горячка у ней.
Кирилл поднял глаза, но увидел на печи лишь глухую темноту. Младенец всхлипнул в колыбели.
– А почему малыш может до утра не дотянуть?
– спросил он и тут же понял, почему.
– Голодный?
– Где ему молока взять?
– старуха покосилась недобро.
– Хлеба нет. И дурёха эта, Ренна, помирает - так куда ему без матери? Всё равно не жилец. А я ей, дуре, говорила: травка такая есть... нет, родила, упрямая кобыла... ну, греха на нём нет, на ангельской душе...
Кирилл слушал и не слышал ворчание старухи - думал.
И думая, сбросил рюкзак с плеча, вытащил на стол банку тушёнки, банку сгущённого молока и несколько пакетиков супового концентрата. Просто - вот, как в поход, прихватил с собой, на автопилоте, на автомате - и что ж теперь, прикидывать, можно ли давать таким младенцам, как тот, хнычущий, сгущённое молоко?! С молоком он, вероятно, выживет - а без него умрёт наверняка.