Моя в наказание

Меня бесит этот город, но вроде как «вырвавшись», я три недели сгораю от нетерпения, а потом возвращаюсь ночью, потому что в нем ждет она. Послушно. Как «приказал». И мы уже оба знаем, что никакие это больше не приказы.

Ради нее я снова учусь разговаривать. Это чуть ли не самое сложное. Каждое слово — через преодоление. За каждым — тонна дерьма, которое я всё еще не отпустил.

Мы вдвоем — больные. Садисты. Друг друга мучаем. А не мучать не можем.

За дочку люблю ее еще сильнее. Ненавижу — в три раза больше. Как могла забрать? Ну как могла скрыть? Потому что сказал «уничтожу»?

Да кто бы тебя уничтожил, дурочка? Беременную? Ты бы меня еще быстрее сломала, чем сейчас.

Да и сейчас…

Я думал, что чувствую грань. Она тонкая. Пульсирует. Не переступлю. В итоге… Я спускал на нее своих чертей, а эти твари падали к ее ногам.

И я падал.

И кто теперь на коленях, Айдар Муратович? Поставил?

Торможу и вскидывая взгляд. Стеклянные двери разъезжаются. В холл заходит она. Моя отрава.

Слишком четко очерченные скулы и такие же выпирающие ребра — мои триггеры. Все, что волнует и спать не дает, я отношу в категорию «бесит». При наличии кучи более важных проблем и веских оснований считать, что это вообще не должно, в реальности — очень.

Но есть она отказывается. Не для того приезжает. Помните, я говорил, что иногда лучше молчать? Нам — всегда.

Айка смотрит перед собой и делает четкие шаги от двери вглубь холла.

Я чувствую, что полнится ненавистью. Ею же наполняет пространство вокруг. Меня тоже.

Она изменилась. Я много времени потратил на попытки понять, с чего вдруг. Что за пропасть между приглашением остаться с ними на ужин и следующим приездом, в который меня бьют по морде «это наше с дочкой время» и «приезжаю не для того».

Сначала решил: обиделась, что в чувствах не признался. Попустит. Не готов. Потом понял — нихуя.

Моя дофаминовая лавочка прикрыта. И она дверью то ли прищемила меня, то ли пол тела снова оттяпала за то, что умудрился расслабиться.

Айка видит меня, тормозит. Хмурится… А мне зачем-то нужны ее эмоции. Понять хочу. Или не хочу.

Во взгляде — удивление, а может быть и испуг, но она моргает и сразу ноль эмоций. Я понимаю, что делает. Теперь она меня наказывает.

Взрывает изнутри.

Я продолжаю ее люто ненавидеть. Теперь — за то, что подсадила, а потом оборвала. Огнем горю. Убивать готов за новую дозу. Дай мне. Дай мне себя.

Так же щедро, как давала. Дальше ломая стены.

Ты же все, считай, снесла… С первого же раза мой план по пизде. С пола на руки и отчаянно сильно любить. Зачем-то спросить то, что пять лет жрет… Кресло в стену. Выйти покупить. И думать: как жить, одновременно любя тебя и ненавидя нас за ничтожность? Мужчину, готового принудить, и женщину, не знающую себе цену.

Ты так щедро себя давала. Я думал, всю. Пьянел и с ума сходил, потому что не верил, что снова так будет. Но ты скажешь что-то, посмотришь — весь воздух из легких и я на лопатках.

Нет к тебе доверия. Нет на тебя планов. Но, сука, все же на самом деле есть.

Хотел съебать нас отсюда. Всю грязь оставить. Тебя забрать. Сафие — всё лучшее. Нам — что-то новое.

Ты наглела — тебе всё и сразу нужно. Вслух причем. А сразу и всё я дать не готов. Или был. Или никогда не дам.

Сейчас вот ясно, что никогда. Второе предательство — это слишком, Айлин.

И в ход бы план Б пустить. Я же хитросделанная гнида, у меня всегда должен быть план Б. Жестокий. Уничтожительный, как и обещал.

А с тобой его нет.

Как нет и возможности залезть в голову. Когда, сука, так сильно надо…

Потому что верить не хочу. Всё знаю уже, а верить не хочу.

Айка вспыхивает раздражением и какой-то неповторимой гордыней. Сжимает плечи сильнее и ускоряется.

— Меня не нужно встречать. — Шипит коброй, подойдя. Я вижу, что трясет. То ли от злости, то ли от отвращения.

Раньше подумал бы — первое. Сейчас ставлю на второе. Грудь жрет ржавчиной. Внутри — ебаное пламя.

Сука ты, конечно, любовь моя. Сука.

Второй раз уничтожаешь. Только я тогда не ожидал. А сейчас… Да ждал наверное, наоборот.

— Или ты не меня? — Айка спрашивает, вздергивая подбородок, мой взгляд соскальзывает на тонкую шею. Иногда придушить хочется. А потом вспоминаю, как языком по солоновато-сладкой коже… Как ее сердце быстро билось. Как постанывала подо мной. Как с шипением испарялся мой страх. Неужели играла? Неужели всё это время?

Что ж за ведьма мне попалась? Два раза на дно затянула, потом за горло и держать.

— А вдруг не туда завернешь? — спрашиваю, смотря в ненавидяще-безразличные глаза. Только все тот же многоуважаемый Аллах знает, насколько я нихуя не шучу. Айка бледнеет. Дыхание частит. Ноздри трепещут.

Считываю это, как признание.

Выстрел в сердце.

Правды боишься? Рано разоблачать? Я все понять должен когда? При передаче взятки, снова видя, как уже не в мой кабинет заходит опергруппа?

— Здесь у меня никого больше нет, — Айка делает ударение на первом слове. Я хмыкаю, хоть и не смешно вообще.

Да уж. Верность — не ваш конек, Айлин-ханум. К сожалению.

Протягиваю руку, она на нее долго смотрит, а потом дергает головой в сторону. Обходит. В одиночестве к лифтам.

Вслед смотрю.

Она вызывает во мне бурю. Всегда вызывала. Возможно, и будет всегда. Мне кажется, что в слегка согнутой спине и походке я чувствую надлом. Но это, скорее всего, тоже игра.

Я знаю, что хуево начал. Как мудак, да. Исправиться ты не дала. Что ж.

Иду следом, сжимаю-разжимаю кулаки.

Я приехал сюда с одной целью, обозначенной двумя именами: Айлин и Сафие Салмановы. Думал, это будет быстро, но Айка тянула.

Ей то страшно, то еще страшнее. Сначала давил, потом перестал. Щелкнуло. Не могу я так бесконечно. Да и не действует. Я не загнать ее хотел, а себе с потрохами. И самому отойти.

Перестал настаивать на том, чтобы поскорее представила отцом Сафие. Про переезд вбросил и ждал.