Моя жизнь

разрешения поехать на полгода домой, в Индию, так как чувствовал, что

останусь в Южной Африке надолго. Я имел теперь довольно хорошую практику и

убедился, что нужен людям. Поэтому я решил отправиться на родину, взять жену

и детей, затем вернуться и обосноваться здесь. Вместе с тем я считал, что, приехав в Индию, сумею проделать там некоторую работу в целях воздействия на

общественное мнение и пробуждения интереса к положению индийцев в Южной

Африке. Вопрос о налоге в 3 фунта стерлингов все еще не был решен. Пока не

был отменен этот налог, не могло быть мира.

Но кто в мое отсутствие возглавит работу Конгресса и Ассоциации по

вопросам образования? Я думал о двух кандидатурах: Адамджи Миякхане и парсе

Рустомджи. Среди коммерсантов теперь было много подходящих для дела

работников. Но наиболее выдающимися из тех, кто мог регулярно выполнять

обязанности секретаря, а также пользоваться уважением индийской общины, были

эти двое. Конечно, секретарь должен достаточно знать английский язык. Я

рекомендовал Конгрессу Адамджи Миякхана, и Конгресс утвердил его назначение

в качестве секретаря. Опыт показал, что этот выбор был очень удачен. Адамджи

Миякхан отличался настойчивостью, терпимостью, любезностью и учтивостью и

доказал всем, что для работы секретарем не обязательно нужен человек с

дипломом адвоката или с высшим образованием, полученным в Англии.

Примерно в середине 1896 года я отплыл домой на судне "Понгола", направлявшемся в Калькутту.

Пассажиров на борту было совсем немного. Среди них - два английских

чиновника, с которыми я близко познакомился. С одним из них мы по часу в

день играли в шахматы. Корабельный врач дал мне самоучитель языка тамилов, который я начал изучать. Мой опыт работы в Натале показал, что мне нужно

изучить урду, чтобы сблизиться с мусульманами, и тамильский язык, чтобы

сблизиться с мадрасскими индийцами.

По просьбе приятеля-англичанина, вместе с которым мы читали на урду, я

отыскал среди палубных пассажиров хорошего переводчика, владевшего этим

языком, и мы добились блестящих результатов в занятиях. У чиновника память

была лучше моей. Раз встретив слово, он уже не забывал его. Мне же нередко с

трудом удавалось разобрать буквы в тексте урду. Я проявлял большую

настойчивость, но не смог превзойти чиновника.

Успешно шло у меня и изучение тамильского языка. Помочь мне никто не мог, однако самоучитель оказался хорошим пособием и я не ощущал необходимости в

посторонней помощи.

Я надеялся продолжить изучение языков в Индии, но это оказалось

невозможным. Большую часть того, что я прочел начиная с 1893 года, я читал в

тюрьме. Там я достиг некоторых успехов в изучении языков тамили и урду: тамили - в южноафриканских тюрьмах, урду - в Йервадской тюрьме. Но я никогда

не мог говорить на языке тамилов, а то немногое, что я усваивал благодаря

умению читать по-тамильски, теперь забывается из-за отсутствия практики.

До сих пор я чувствую, какая помеха в моей деятельности это мое незнание

языка тамили или телугу. Любовь, которой меня окружили в Южной Африке

дравиды, оставалась одним из самых светлых воспоминаний. Встретив тамила или

телугу, не могу не вспомнить, с какой верой, настойчивостью, самопожертвованием многие из их соотечественников включались в борьбу в

Южной Африке. Причем в большинстве своем и мужчины и женщины были

неграмотными. Борьба в Южной Африке шла ради них, и вели ее неграмотные

солдаты; это была борьба ради бедняков, и бедняки участвовали в ней. Однако

незнание их языка никогда не мешало мне завоевывать сердца этих простых и

добрых соотечественников. Они говорили на ломаном хиндустани или на ломаном

английском, и нам было нетрудно работать сообща. Но мне хотелось завоевать

их любовь знанием языков тамили и телугу. В овладении тамили, как уже

говорилось, я добился некоторых успехов, однако в языке телугу, которым я

пытался заниматься в Индии, я не пошел дальше алфавита. Боюсь, что теперь

никогда уже не выучу эти языки, но надеюсь, что дравиды выучат хиндустани. В

Южной Африке те из них, кто не знает английского, действительно, говорят, пусть посредственно, на хиндустани. Лишь владеющие английским языком не

хотят учить хиндустани, словно знание английского является препятствием к

изучению наших собственных языков.

Однако я отвлекся. Позвольте мне закончить рассказ о моем путешествии.

Должен представить читателям капитана судна "Понгола". Мы с ним стали

друзьями. Капитан принадлежал к секте плимутских братьев. Наши разговоры

больше касались тем духовных, чем мирских. Капитан проводил различие между

нравственностью и верой. Библейское учение казалось ему детской игрой.

Обаяние этого учения заключалось для него в его простоте. Пусть все -

мужчины, женщины, дети, говорил он, верят в Иисуса и его жертву, и их грехи

обязательно будут отпущены. Новый друг оживил в моей памяти образ

плимутского брата из Претории. Религию, которая накладывала какие-нибудь

нравственные ограничения, он считал никуда не годной. Поводом для наших

дискуссий послужила моя вегетарианская пища. Почему я не должен есть мясо?

Разве бог не создал всех низших животных на радость человеку, подобно тому

как он создал, например, царство растений? Эти вопросы неизбежно приводили

нас к спорам на религиозные темы.

Мы не могли убедить друг друга. Я отстаивал мнение, что религия и мораль

тождественны. Капитан верил в правоту противоположного убеждения.

После двадцатичетырехдневного приятного путешествия я высадился в

Калькутте, восхитившись красотой Хугли, и в тот же день поездом выехал в

Бомбей.

XXV. В ИНДИИ

По дороге в Бомбей поезд остановился на 45 минут в Аллахабаде. Я решил