Муля, не нервируй… Книга 2

Дамы заверили меня, что всё будет «чики-пики» (не буквально, а в переносном смысле, конечно же). И я пошел.

— Здравствуйте, Фаина Георгиевна! — вежливо поприветствовал её я. — Как ваше здоровье?

— Хорошо, хоть не геморрой у меня, — проворчала она, — иначе что бы я тебе отвечала?

— У вас что-то болит? — продолжал спрашивать я.

— Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, что я не мужчина, а то бы и предстательная железа заболела…

— Давайте поговорим по-взрослому! — наконец, не сдержался я.

Очевидно, Фаина Георгиевна от меня этого не ожидала. Но отвечать, по обыкновению, резкими ядовитым словом, как она обычно всем отвечала, не стала. Вместо этого посмотрела на меня нечитаемым взглядом и сказала:

— У меня больше нет ни одной роли, Муля.

И такая обречённая печаль была в её голосе, что у меня аж мороз по коже пошел.

— А в театре? — спросил я.

— И в театре нет, — вздохнула она и горько сказала, — я вся такая заслуженная-перезаслуженная, с кучей наград и званий, а роли мне теперь не дают. Это какой-то всемирный заговор, Муля. У меня такое состояние, словно из меня вытащили позвоночник, а мне нужно бежать марафон. Ты понимаешь, Муля? Я гнию заживо! Нельзя у актрисы забрать все роли! Нельзя, Муля. Это же форменная смерть!

Она внезапно заплакала. Тихо. Отчаянно. Слёзы просачивались сквозь её руки, в которых она спрятала лицо, и падали на стол.

— Фаина Георгиевна! — я дал ей пару мгновений выплакаться и протянул носовой платок (чистый, ведь Дуся тщательно и сурово следит за этим). — Послушайте меня…

Она несколько долгих мгновений всхлипывала, сморкалась, потом подняла заплаканные глаза на меня и сказала:

— Давай, ври, Муля. Ты умеешь красиво говорить. А я послушаю.

По её тону было видно, что она не верит мне ни капельки.

Но я сказал:

— Я не буду вам врать, Фаина Георгиевна. И утешать тоже не буду. Скажу так: вы, Фаина Георгиевна, сами во всём виноваты!

Если бы на Красной площади сейчас произошло извержение вулкана или цунами, и то, Злая Фуфа не была бы столь ошарашена, как после моих слов.

Глава 2

— Ты сейчас хоть сам понял, что сказал? — рыкнула Фаина Георгиевна и недовольно шмыгнула носом.

— Вы сомневаетесь, отдаю ли я отчёт своим словам? — вопросом на вопрос ответил я.

Загнанная в угол Фаина Георгиевна недовольно поморщилась и вызывающе заявила едким тоном:

— Да, представь себе, я сомневаюсь!

— Тогда аргументируйте, — ни капельки не обидевшись сказал я (да, психотерапия всегда проходит непросто, через жёсткое отрицание. А в таких случаях, как с Фаиной Георгиевной, так вообще).

— Как я могу быть виновата, что режиссёры против меня сговорились?! — выпалила она и с вызовом уставилась на меня.

— Два фактора, — спокойно ответил я и показал два пальца буквой V.

— Какие? — успокаиваясь, буркнула Фаина Георгиевна, посмотрела на мои пальцы и хмуро добавила, — так ты меня в гроб загонишь раньше времени, Муля. И потомки будут называть тебя Муля Дантес. Или Муля Сальери. Тебе как больше нравится?

— Тогда уж пусть будет Муля Лучезарный или даже Муля Озаряющий Надеждой, — лучезарной улыбнулся я и, дождавшись, когда Фаина Георгиевна расхохоталась, что означало, что угрозы больше нет, продолжил терапию, — во-первых, Фаина Георгиевна, вы слишком, даже чересчур, талантливы. Сами же рассказывали, как после вашего выступления публика вставала и уходила из театра. А какому режиссёру это понравится? А другим артистам?

Фаина Георгиевна проказливо хихикнула, похвала ей явно польстила, но я совсем не для этого её похвалил, поэтому опять продолжил:

— А, во-вторых, со всеми режиссёрами, давайте будем честными хоть сами с собой, вы по сто раз перегрызлись, — увидев, что у неё возмущенно дёрнулся подбородок, едко сказал. — Что, разве не так?

Фаина Георгиевна собиралась ответить мне что-то явно нелицеприятное, но после моих слов умолкла, крепко сжала губы, и вздохнула.

— Как думаете, если на сцене произошел конфуз, публика ушла, мол, кроме Раневской здесь и смотреть нечего, то как при этом будет чувствовать себя режиссёр? Он же готовил спектакль, старался. А теперь его завтра вызовут «наверх» и ему придётся как-то это всё объяснять.

Раневская молчала и только сердито сопела.

— А после того, как ему «намылят» там шею и поставят условие, мол, ещё хоть раз такой провал и будешь работать не режиссёром в театре, а дворником, интересно, что он будет о вас думать? С благодарностью вспоминать вашу роль и восхищаться талантом Раневской? Благодарить бога, что у него играла такая великая актриса? Или что?

Раневская не удержалась и опять проказливо хихикнула.

Ну слава богу, кажется, лёд тронулся. И я продолжил закреплять успех:

— Ну, даже тут ладно, предположим, что у этого режиссёра интеллект на уровне дождевого червя, нет чувства самосохранения и он рождён с единственной целью — чтобы восхищаться только вами при любых обстоятельствах. Это я рисую, так сказать гипотетическую ситуацию. Так вот, представьте, как такой вот восхищающийся вами режиссёр возвращается обратно с «намыленной» «сверху» шей. И настроение у него соответствующее. И что он в первую очередь сделает с теми артистами, чья игра не смогла удержать зрителей? Кого он винить будет?

Раневская вздохнула и согласно кивнула моим словам. Ну слава богам, кажется, до неё начинает доходить весь драматизм ситуации.

— И что будут делать те актёры, во время игры которых зрители встали и ушли?

— Ясное дело, они настроят режиссёра против меня, — развела руками Фаина Георгиевна, осеклась и изумлённо посмотрела на меня.

— Именно так, — кивнул я и продолжил, — И их винить нечего. Потому что у них тоже остаются только два варианта. Признать, что они никакие не актёры, что они случайно затесавшиеся в театр бездарности. Или обвинить во всём Раневскую, мол, такая-сякая, это она во всём виновата.

— Если не умеют играть — зачем лезут в театр? — буркнула Злая Фуфа. — Некоторые вообще играют как болонка в климаксе!

— Возможно, но если в театре останется только одна Раневская, то что это будет за театр? — насмешливо изогнул бровь я.

Фаина Георгиевна не сочла нужным ответить. А я продолжил:

— И тут получается двойная ситуация. Вот смотрите: первый вариант, это когда режиссёр восхищается вами, невзирая ни на что, а актёры коллективно бунтуют и настраивают его против вас или ставят вопрос ребром: все они или одна Раневская? И ему надо выбрать. А второй вариант, когда режиссёр, разъярён взбучкой сверху. И вполне осознаёт своё ничтожество, которое вы ему так наглядно продемонстрировали. Да ещё вдобавок его науськивают актёры, которым тоже нужно как-то оправдаться, почему зрители вашу роль смотрят, и с их игры — уходят. Что они вместе будут делать? Пригласят вас с распростёртыми объятиями на главную роль, да? Получается, первый вариант — плохой для вас. А вот второй — ещё хуже, правильно я понимаю?