Муля, не нервируй… Книга 2

— Из этой ситуации нет выхода! — Маша, наконец, справилась с эмоциями и выпалила это уже почти нормальным голосом.

— Ну почему же нет? — я отстранился от девушки и сказал успокаивающим тоном, — вот вы пришли ко мне. Это уже выход. Вместе мы сейчас найдём оптимальный вариант. Только расскажите мне всё по порядку. И постарайтесь держать себя в руках. Мы же хотим всё исправить, правильно?

Машенька кивнула и начала рассказывать. По мере рассказа она пару раз не выдержала и всплакнула (а один раз так вообще зарыдала), но, в принципе, справилась достойно.

В общем, ситуация была непростая. Машенькина подруга Таня, с которой девушка делилась секретами и мечтами, не смогла написать диссертацию на таком уровне, чтобы Модест Фёдорович пропустил её на предзащиту. И поэтому Таня сидела на ставке лаборанта и без конца переделывала. Что-то она там или напутала, или в принципе неправильно делала, я так и не понял, впрочем, это и не важно. А важно то, что они, Маша и Таня, вместе поступили на заочную аспирантуру к Модесту Фёдоровичу. Как научный руководитель, Мулин отец был очень жёстким и требовательным, но для своих аспирантов и докторантов делал всё. И в этот раз он оставил девушек у себя в лаборатории и дал им работу лаборантами, чтобы они были, как говорится, «под рукой» и могли проводить свои эксперименты под его руководством. Но Маша диссертацию давно написала и была рекомендована к предзащите, поэтому Модест Фёдорович перевел её на освободившуюся ставку младшего научного сотрудника (там женщина в декрет ушла и ставка была свободна, вот шеф и предложил её Маше. Расчёт был на то, что Маша скоро защититься и ей дадут уже полноценную ставку, как раз, когда эта декретница вернётся). И зарплата у неё теперь была побольше, чем у Тани. А у Тани вообще ничего не получалось. А тут ещё Машенька призналась ей, что влюблена в шефа. Таня присмотрелась и обнаружила, что и шеф неровно дышит к Маше. А в последнее время Модест Фёдорович поставил перед Таней жёсткий дедлайн: она должна за месяц переделать эксперимент, всё опять переписать и положить диссертацию с правильными результатами ему на стол. Иначе Таню отчислят и с лаборантского места, соответственно, тоже попросят (эти ставки Модест Фёдорович держал для аспирантов). И Таня понимала, что тогда она потеряет и койку в общежитии, и зарплату. И придётся ей возвращать в родную деревню. Или вообще идти на завод. Потому что нужна прописка, даже если и снять койкоместо у кого-то. В общем, везде засада и головная боль. И вот то ли от безвыходности, толи от бабской злой зависти, но Таня пошла в профком и рассказала, что Маша спуталась с женатым мужчиной и разрушает ему семью.

Как назло, в это самое время там околачивался Попов и всё прекрасно слышал. Попов был давний и заклятый враг Модеста Фёдоровича. Поэтому он моментально ухватился за возможность насолить давнему конкуренту. И раздул дело так, что теперь будут Машу рассматривать на общем профсоюзном собрании коллектива. И, скорей всего, отчислят и с аспирантуры, и с работы. Причём отчислят с позором. За безнравственность и аморалку.

В конце своего экспрессивного монолога, Маша опять разрыдалась.

— А что говорит Модест Фёдорович? — спросил я, удивляясь, почему Мулин отец не разрулил эту ситуацию.

— В том-то и дело, что Попов подгадал, когда Модест Фёдорович уедет на конференцию в Минск. И я не зна-а-а-аю-у-у-у-у, что делаа-а-а-ать, — всхлипнула Маша и высморкалась в мой платок, — извините, Муля.

— А когда собрание? — спросил я.

— Сейча-а-а-а-ас… — зарыдала опять Маша, — через сорок мину-у-у-ут…

Я посмотрел на часы, шесть четырнадцать. Через минуту начнётся собрание нашего профкома, куда вызвали меня по навету Барышникова. А до НИИ, где работал Мулин отец и Маша где-то минут тридцать пять быстрым шагом.

Надо было принимать решение. И я решил:

— Тогда вытри нос и побежали! — сказал я, — а то не успеем на твоё собрание!

— К-к-к-к-как? — пролепетала Маша.

— Я же Бубнов, — сказал я, — хоть и младший. Значит от имени нашей семьи буду говорить с Поповым я. Не бойся! Сейчас разберёмся.

И мы побежали.

По дороге я успел задать девушке пару уточняющих вопросов:

— Маша, а вы действительно любите моего отца?

— Эмммм… — от неожиданности Маша споткнулась и чуть не упала, если бы я не успел подхватить её за руку.

— Мне нужен ваш честный ответ, — чуть задыхаясь, сказал я (всё, с завтрашнего утра начинаю бегать, а то это никуда не годится!). — Чтобы правильно выстроить защитную речь. Я понимаю, что вопрос бестактный, но вы сами видите, что ситуация сейчас такая, когда не до реверансов.

— Да! — твердо ответила девушка, — но вы не думайте, я никогда бы не стала разрушать семью Модеста Фёдоровича… Может, и вправду мне лучше уйти отсюда…

Она опять всхлипнула, а я потянул её за руку дальше:

— Всё будет хорошо, Маша! Я вам обещаю! Побежали!

И мы побежали.

На собрание мы успели. Прибежали даже чуть раньше, поэтому Машенька успела сбегать в дамскую комнату и умыться. В зал она уже входила строгая и собранная. Куда и девалась перепугано рыдающая девочка.

Народу собралось много. Хоть был давно уже конец рабочего дня, но многие сотрудники этого НИИ были в белых халатах. Хотя, может, они так и домой ходят?

Я поймал себя на том, что шучу даже в мыслях. И одёрнул себя. Не время расслабляться. По крепко сжатым, до белой ниточки, губам Маши, я понял, насколько она взволнованна. Но по внешнему виду и не скажешь. Хорошо держит себя в руках. Хотя дальше посмотрим.

Собрание открыл какой-то пожилой мужчина с внушительным брюшком. Он сказал, что в адрес профкома было подано заявление об аморальном поведении аспирантки Сазоновой (я вспомнил, что это фамилия Маши) и профессора Бубнова. Что, мол, данная аспирантка совращала профессора, зная о том, что он женат. Сазонова пыталась разрушить советскую семью — ячейку советского общества. Кроме того, сам упомянутый профессор, используя служебное положение, склонял аспирантку к связи. И что в связи с этим данным участникам дела следует выразить общественное порицание с занесением в трудовые книжки, а вышеупомянутую аспирантку уволить без права защиты кандидатской диссертации в других научных организациях. С семьёй Бубнова провести беседу, для чего вызвать супругу данного профессора и уведомить её о сложившейся ситуации.

После того, как мужик озвучил суть заявление, народ в зале зашумел. Поднялся такой галдёж, что мужик минут пять не мог всех утихомирить.

Я аж восхитился задумкой Попова. Это ж надо. Он одним махом перечеркнул по сути и карьеру, и семейную жизнь Мулиного отчима. Ещё и время выбрал такое, когда его нету и оправдаться, и защититься он не может. И всё бы у него получилось, если бы Машенька не додумалась позвать меня.

Вдруг с места подскочила давешняя старушка, которая забегала тогда в кабинет отца. Она вскочила и громким визгливым голосом заявила:

— Вздор! Вы не имеете права! Это нарушение!

— Па-а-а-азвольте! — рявкнул на неё пузатый, — никакого права мы не нарушаем!

— Вы нарушили регламент! — вскричала старушка, — во-первых, отсутствует сам Модест Фёдорович. А вы не имеете права его судить, за спиной! Что в лицо ему стыдно смотреть?!

— Ничего подобного, Зинаида Валерьяновна! — опять рявкнул пузатый, — мы сейчас судим не Модеста Фёдоровича! А его аспирантку! Её безнравственное поведение! И расследование мы провели согласно регламенту! Было заявление. Мы рассмотрели. Составили акт. Опросили свидетелей. Опять составили акт. Вынесли на общее собрание. Так как Модест Фёдорович партийный, а Сазонова — из комсомола по возрасту отчислена, а в Партию она не вступила, то было принято решение рассмотреть это дело на общем профсоюзном собрании!

Старушка умолкла и села, растерянно оглядываясь на остальных в поисках поддержки.

А в зале опять зашумели. На этот раз порядок толстяк навёл гораздо быстрее.

— Слово предоставляется товарищу Ломакиной.

К трибуне поднялась долговязая девица. Она была бы даже красивой, если бы не выражение лица. Казалось, её сейчас вытошнит прямо на эту злополучную трибуну. Судя по тому, как дёрнулась Машенька, я понял, что это и есть подруга Таня.

— Как давно Сазонова вступила в порочащую связь с Бубновым? — задал вопрос толстопузый. — Расскажите нам всё, что вам об этом известно.