Муля, не нервируй… Книга 2

В другом углу поклонники приставали к Фаине Георгиевне и выпрашивали автографы.

— Муля, скажи тост! — Модест Фёдорович подтолкнул меня к столу и сам еле удержался — его здорово повело.

Дальше тянуть было некуда, пришлось импровизировать. Я поднял фужер с портвейном, и сказал тост:

— Товарищи! Сегодня мы празднуем союз двух великих сил — науки и… энтузиазма! Пусть ваши коллоиды всегда будут стабильными, а любовь — дисперсной!

Зал замер. Потом раздался смех лаборантки в очках:

— Дисперсной? Это же когда частицы мелкие!

— Именно! — не смутился я. — Чтобы не слипались!

— Всё, Муля, я больше так не могу! — заявила Фаина Георгиевна на втором круге (мы бегали от ресторана в коммуналку и обратно, туда-сюда. И везде нам наливали).

— Давайте ещё один круг? — попросил я.

— Всё, Муля, или я умру до утра, — покачала она головой и икнула.

— Ну, так нам нужно всё равно вернуться в коммуналку, — сказал я.

— Нет, Муля, — она ткнула пальцем на одно из окон многоэтажки. — Я домой пойду. Я здесь живу же. Хоть и давно не появлялась.

Я проводил её до самих дверей квартиры и сдал на руки домработнице. И аж позавидовал, что она вот сейчас разденется с помощью своей Глаши и завалится спать.

А мне предстояло ещё наматывать круги.

Я метался между двумя мирами. Во дворе коммуналки Варвара Ложкина танцевала кадриль Печкиным, а ее платье вздымалось, обнажая поношенные чулки с заплатками. А в ресторане я натыкался на Машеньку, которая оживлённо обсуждала с женщинами-коллегами чью-то новую статью про «ионный обмен в коллоидных системах», особенно напирая на какую-то «дисперсию».

Обратно в коммуналку я мчался на грузовике, подвозившем бочки с молоком. Шофёр, мужик с лицом как у героя соцтруда, завистливо ворчал:

— Ты, браток, как буржуй — на двух свадьбах развлекаешься!

В дворовой толчее Печкин к тому времени уже разыгрывал спектакль «Как Колобок пятилетку выполнял». Артисты слаженно грянули частушки про трактор и целину, а гости, подвыпив, пытались танцевать кадриль под баян.

Гармонист, заметив меня, затянул «Амурские волны», и Белла, размахивая платком, потащила меня в пляс. Кружась среди столов и гостей, я поймал себя на мысли, что этот день — точная копия советского анекдота: смешного, абсурдного, но почему-то очень родного и близкого.

Я пил и пил, ощущая, как горизонт двора и хрустальные люстры «Центрального» сливаются в единый пёстрый калейдоскоп. Где-то внизу там Герасим завел патефон на повтор:

— « У самовара я и моя Маша…».

Народ начал потихоньку расходиться, а артисты, обнявшись, сидели на скамейках и пели какой-то тревожный романс. Я обнаружил себя, что сижу почему-то на лестнице коммуналки. В кармане у меня лежала театральная афиша с автографом Печкина и брошюра «Коллоидные системы в народном хозяйстве». Земля кружилась вверх-вниз.

Ко мне подошла Ложкина и проворчала:

— Пошли танцевать, Муля.

— Танцуйте с Жасминовым, — буркнул я, с трудом вставая, — У меня план по бракосочетаниям на сегодня перевыполнен! Пойду спать.

Когда я, наконец, добрался до своей комнаты и рухнул на кровать, часы на кухне пробили полночь. Из-за стены доносился храп соседа, со двора слышалось хоровое пение и пьяные выкрики, а в душе зрела надежда, что завтра будет чуточку лучше.

Ну что ж, — подумал я, засыпая. — Ещё один день в этом мире прожит не зря…

Глава 18

На следующее утро коммуналка напоминала поле после битвы: в коридоре валялись пустые бутылки, обрывки бумажных цветочных гирлянд и вхлам порванный баян, забытый кем-то из гостей на этажерке. С трудом оторвав гудящую голову от подушки, я услышал, как Белла ругается с Полиной Харитоновной из-за разбитых тарелок.

— Это твой Гришка вчера ногами махал, как потерпевший! — кричала Белла.

— Он танцевал! Он заслуженный фрезеровщик и, между прочим, имеет полное право! А вот твои эти приблуды, Верка с Нонкой, скакали, как угорелые! — парировала Полина Харитоновна. — А Верка втихушку сожрала розочки с торта! Я всё видела!

Я стиснул зубы от адской головной боли и взглянул на часы — было семь утра. Сколько я спал? Часа три-четыре? По ощущениям — минут двадцать. Со стоном я уронил чугунную голову на подушку и закрыл глаза, но сон больше не шёл. Я ещё полежал немного, но потом потихоньку, со скрипом, выбрался в коридор, который совершенно по-скотски раскачивался при каждом моём движении. Там я обнаружил Герасима, который невозмутимо и меланхолично жевал хлеб с салом, сидя верхом на старом чемодане (на кухню сейчас соваться было небезопасно). Увидев меня, он расцвёл улыбкой и протянул мне стакан рассола:

— Лекарство. Выпей-ка, Муля, а то до вечера не дотянешь.

Дрожащими руками я схватил чудодейственную амброзию и припал к ней, словно к источнику жизни. И пил, пил, пил, до тех пор, пока в голове чуть не прояснилось, а земля перестала так пошло качаться.

— Ну как? — хитро прищурился Герасим и добавил, — а теперь, Муля, глотни вот это.

И он щедрой рукой плеснул в стакан из-под рассола что-то из банки.

— Что это? — с подозрением посмотрел на него я.

— Средство для укрепления здоровья, — крякнул Герасим. — Вот попробуй.

Я взял и машинально глотнул. Из глаз брызнули слёзы, я подумал, что сейчас умру.

— Эт-то в-водка… — прохрипел я.

— Ничего подобного! — возмутился Герасим и аж с чемодана подскочил, — это самогон! Между прочим, семьдесят пять градусов. Первак преотменнейший. У меня сват гонит.

Я еле-еле удержал его внутри и чуть не оконфузился. Слегка отдышавшись, спросил:

— У тебя разве есть сват?

— Ой, кого у меня только нету, — махнул рукой Герасим и вручил мне кусок хлеба с салом, — закусывай, давай.

Я схватил спасительное сало и алчно впился в него зубами, чтобы хоть немного унять пожар внутри.

Там нас и нашла Нонна:

— Муля! — воскликнула она, и я аж застонал — по вискам бахнули кувалды, пробивая череп насквозь.

— Не надо сегодня кричать, Нонна. Нельзя, — рассудительно сказал Герасим и разлил нам ещё по одной, — сегодня же день Анисима-Полынника. Ты забыла разве? Нужно вести себя тихо.

Я не знал, кто такой этот Анисим-Полынник, но был рад, что шуметь сегодня нельзя. Нонна, скорей всего тоже не знала, но тревожно кивнула и, на всякий случай, перестала орать.