«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

смотрели вниз и нас прозевали. Ударили из пулеметов. У Павлова заел, мой работает исправно. Посыпаю с

опережением. Вижу картину: наблюдатель, сидящий сзади, толкает пилота. Аппарат — камнем вниз и

скрывается в облаках. Что случилось с ним дальше, не знаю. Красивый большой «Альбатрос».Дошли почти

до Ауца, но его уже не видно — сплошное облачное море. Повернули налево. В прорехи вдали виднеется

Бауск. Повернули еще влево на Гросс-Экау, где немцы нажимают. Подходим, приготовили бомбы. Я у дверей

выташил свою. Павлов пыхтит у прицела. Я вижу внизу хутора, и во дворах видны артиллерийские запряжки

и повозки. Решил бросить; целюсь во двор того, что получше и где побольше немцев. Бросил, слежу за

бомбой. Сразу, как всегда, отстала от корабля. Потом выровнялась. Ой, не долетит! Нет, пожалуй, попадет.

Скрылась. Где же разрыв? А вот, наконец-то: разрыва не видно, но из окон дома повалил черный дым. Павлов

начинает бросать. Иду к нему и не вижу, что дальше с хутором.

Посещение французского корреспондента с переводчицей боевой базы в Зегевольде. Слева направо:

офицеры Эскадры, переводчица, штабс-ка- питаны Нижевский, Никольской, корреспондент, штабс-капитан

Панкратьев.

Павлов бросает бомбы. Часть попадает: одна в окопы, одна в поле — тоже тротилка. Жаль, пропала.

Но уж очень красив разрыв. Бедный Пупс не справился, да и вообще цель неважная. Надо бы вернуться, но

решили идти домой. Как оригинально: смотришь вниз, и вот эта часть земли враждебная, а эта — своя, и над

своей как-то уже легче на душе.

Малый газ, и идем прямо домой. Без кругов, чисто садимся на аэродром. Разговоры, кто что видел.

Веселые, идем пить кофе. Пишу донесения: одно телеграфное, другое более полное. Дубликаты в Эскадру.

Это хорошо. Наши зашевелятся: третьего дня прилетели, а сегодня уже боевой полет.

Погода портится, полетов нет. Налаживаем хозяйство. У нас устраивается собрание. Хозяйкой

назначаем милого капитана Кузьминского, командира батареи. Он здесь с четырьмя своими

противоаэропланными орудиями. К нам приезжает из замка семья князей Кропоткиных. Показываем им

«Муромца» и вечером едем с ответным визитом. Как красив вообще Зегевольд! Ведь это так называемая

Ливонская Швейцария. Сейчас же за замком начинается парк и лес, далее, на отдельном пригорке с двумя

оврагами справа и слева и с обрывом к реке Ау, высятся развалины замка и целой крепости. От нового замка

попадаешь к развалинам по узкому перешейку, перекопанному рвом. По легкому мостику входишь в ворота с

двумя башнями по бокам. Развалины поросли деревьями, как и весь крепостной двор. Там разбит парк с

дорожками. Минуешь развалины самого замка, подходишь к остаткам стен, и сразу открывается вид на

долину реки Ау и горы, поросшие лесом. Дальше — опять башня и обрыв к реке. А на той стороне реки тоже

виднеется старинная башня. То — замок Кремон. Одним словом, стоянка великолепная.

25 сентября идем в полет. Погода прояснела, но еще неважно. Вылет в 7 ч 14 мин утра. Идем на ручей

Карум, где в лесах идут бои. На земле ничего не видно. Да еще вдобавок и видимость плохая. В воздухе

туманно, да и высота у нас 3200 м. Идем на Вальгоф и бомбим. По сведениям штаба, там склады снарядов. Но

они ничем не показывают своего присутствия. Возвращаемся, зайдя в Гросс-Экау. Ура! Хутора пусты. Немцы

перебрались «ins Grime». А от хутора, в который я сбросил бомбу, — одни стены, дом сгорел. Ну и отлично.

Теперь утром морозы, у немцев шерсть гуще вырастет.

Корабль веду я. Панкрат пошел кидать бомбы. Гросс- Экау сердится и стреляет в нас. В этот момент

весь корабль отчаянно дергает. Какой-то хряск. У меня душа ушла в пятки. Первая мысль: отбили хвост.

Второй удар такой же силы. Я вцепился в штурвал и жду, что будет. Ничего, корабль идет по-прежнему. Тогда

кричу:

—

Что там случилось?

—

Ничего, — говорят.

—

Как ничего? А что же так рвануло корабль?

Оказалось, что при сбрасывании двухпудовок две из

них ударились стабилизатором в проволочную оттяжку от крыла к фюзеляжу. «Тьфу, напугали даром,

черти!»

Дальше пошли к Митаве. Я делаю разведку. Считаю баржи на реке, но вижу — мало, слишком мало.

Идем домой. Я осматриваю оттяжку. Высовываюсь из бомбового люка, осматриваю шасси. Все благополучно.

Только оттяжка сильно растянулась и совсем ослабла. Ужасно противно ходить по кораблю, когда открыты оба

люка. Остается тоненький промежуток дерева и по бокам два провала. Закрываю бомбовый люк крышкой.

Солнца нет, холодно. Еще над неприятелем даем малый газ, и вот, наконец, дома.

Опять сидим за кофе, и тут же донесения. Наши полеты расшевелили публику. Собираются все в

ближайшие дни к нам.

27-го опять в полет. Идем бить станцию Тауэркален. Да, забыл. На прошлом полете разогнали 10-

фунтовкой какие-то обозы и заставили разбежаться эскадрон конницы, шедшей куда-то на запад. Другой

эскадрон — молодцом, не разбежался, только заметно прибавил аллюр. Фотографии вышли из рук вон плохо.

Станция 1ауэркален.

В 7 ч 22 мин вылетаем. Берем полный груз — 25 пудов бомб. Делаем круг над Тауэркаленом,

пристреливаемся и бьем. Летит первая кассета. Я принимаю пустую. За ней вторая. Я ногами сталкиваю кучу

20-фунтовок, лежащих прямо на полу. В это время фотограф Терентьев выворачивает в двери корзину с 10-

фунтовками, уложенными в ней стоймя, как пивные бутылки. Взрыв грандиозный: двухпу- довки —

основание, а мелочь — фон. Получился длинный взрыв и сплошной, точно руку наложили. Рвутся сразу пять