Муза

Я понятия не имею, что делать или говорить. Я ожидаю, что Коул даст волю этому горю, но он берет себя в руки и еще глубже погружается в подушку.

"В любом случае... теперь мне лучше". Его глаза закрываются. "Спасибо".

"Это лекарство работает".

Он улыбается. "Да, наверное, так и есть".

Коул спит, и когда я убеждаюсь, что он глубоко заснул, я прикасаюсь тыльной стороной ладони к его лбу. Он все еще горячий, и я проклинаю бурю, холод и неослабевающий страх, который ожил во мне, как лихорадка другого рода. Он не пройдет, пока не пройдет Коул.

Три дня я бдительно слежу за ним. Болезнь, поразившая его, то приближается к тяжелой, то улучшается, снова и снова, так что я постоянно нахожусь в напряжении. Наконец, в самый черный час ночи, я вижу, как лихорадка ослабляет свою власть над ним. На лбу и шее Коула выступили капельки пота, он начинает метаться и ворочаться, как бы борясь с последними проявлениями болезни. Он бормочет и плачет, а затем горе, которое он сдерживал, тоже прорывается наружу.

Во сне он всхлипывает, его руки хватаются за что-то. Не думая, я забираюсь на кровать позади него, прижимаюсь грудью к его спине и обхватываю его руками. Мгновенно он сжимает мои руки и держится. Я чувствую, как его тело прижимается к моему, и вместе с ним переживаю бурю. Годы одиночества выплескиваются наружу. Я чувствую это так же ясно, как чувствую его сильное тело, прижатое к моему.

"Я здесь", - шепчу я ему в шею.

Я не знаю, кто такой "я", о котором я говорю, но я повторяю это снова и снова, пока неровное дыхание Коула не выравнивается и не становится глубже. Я остаюсь с ним, пока свет рассвета не проникает в комнату, а затем ухожу. Он так же неохотно отпускает меня, как и я ухожу. Но я соскальзываю с кровати, не разбудив его, и иду к окну.

Я сажусь на подоконник. Буря наконец-то прошла. Водянисто-золотистый свет пробивается сквозь серые грозовые тучи, которые уходят, оставляя голубое небо.

Вовремя, Коул просыпается. "Привет", - кричит он.

"Чувствуешь себя лучше?"

Но я вижу, что да. Облегчение, затопившее меня, настолько глубоко, что смывает ложь, которую я говорил себе - ложь, которую Астарот наплел в той винокурне. Эмоции, которые я испытываю, разбиваются о каждое его ложное обещание, разрывая их на куски. Мое сердце обнажено и сыро, выставлено напоказ. Я сжег свою плоть, но этого оказалось недостаточно.

Я знаю, что я должен сделать.

Я отшатываюсь от этой мысли и от окончательности, заложенной в ней. Я не готов отпустить его. Пока не готов.

Я говорю непринужденным тоном. "Ты выглядишь лучше, хотя это мало о чем говорит".

Коул рассеянно кивает. Он смотрит на меня, сидящего у окна, как будто никогда не видел меня раньше. Не отрывая от меня глаз, он тянется к своему этюднику, который лежит на полу рядом с кроватью. Он опирается на подушку и берет карандаш.

"Не двигайся".

Интересно, помнит ли он прошлую ночь? Надеюсь, что помнит, но все же лучше, если нет. Его карандаш царапает бумагу, а я сижу и наблюдаю за рассветом нового дня над Лондоном.

Перевод: https://t.me/justbooks18

Глава 19

24 декабря

Я взглянул на Амбри из-за холста, затем вздохнул. "Ты должен прекратить это делать".

Он невинно моргнул. "Я ничего не делаю. Разве это не предпочтительнее?"

"И да, и нет".

Я снова поднял кисть, а затем опустил ее. Он снова принял позу, но этот осел держался неестественно неподвижно, как живая статуя или восковая скульптура в музее мадам Тюссо.

"Амбри, клянусь Богом..."

"Ты суровый задачник, Коул Мэтисон". Ухмылка играла на его губах. "Если бы только у тебя был кнут, возможно, ты смог бы заставить меня вести себя хорошо".

Мгновенно мое лицо покраснело, и мне пришлось мысленно принять холодный душ. Опять. За последние несколько недель они стали ежедневной необходимостью.

Ежедневной? Попробуй ежечасно.

"Не шевелись, просто будь... нормальным".

"Нормальный - это скучно".

"Ты знаешь, о чем я. Дыши. Моргай, черт возьми".

"Не злись".

Я подавил смех. "Я собираюсь сделать тебе монобровь".

"Ты не посмеешь". Он пустил трость в ход. "Я должен чем-то себя развлечь. Как так получилось, что ты можешь рисовать мою вторую сущность всю ночь, каждую ночь, по памяти, а я должен стоять перед тобой часами?"

"Это другое".

"Как?"

"Я не знаю", - сказал я, продолжая стоять за холстом. "Это просто так".

"Этот ответ неудовлетворителен".

Я улыбнулся. Было мало вещей более очаровательных или более сексуальных, чем Амбри, когда он был грубияном. Что случалось часто. Это была битва за то, чтобы сосредоточиться на работе и не подойти и не заглушить его постоянные придирки крепким поцелуем.

Поцелуи запрещены, помнишь?

Это был самый быстрый ментальный холодный душ из всех.

"Привееет? Амбри вызывает. Ты все еще там или тоже заснул?"

"Ты не можешь заснуть, дурачок", - поддразнил я. "Отвечая на твой вопрос, картины с демонами - это для Джейн, и для шоу, и для моей карьеры, я полагаю. Но на самом деле у меня еще нет карьеры, так что мне нечего терять. Этот портрет - для тебя. Это важно. Я должен сделать его правильно".

Тишина по ту сторону холста. Я оглянулся, ожидая снова увидеть Амбри в этой жуткой неподвижности, но его взгляд был опущен, выражение лица было полным. Человеческое. Как он выглядел, когда я была болен.

Если у меня есть хоть какой-то талант, то он попадет в эту картину.

Я не мог сказать Амбри, что начал думать о том, что картины демонов - над которыми я работал в своей комнате каждую ночь, иногда до раннего утра - были лишь отражением моего воображения. С каждым днем становилось все легче притворяться, что он просто человек. Мы легко общались, разговаривали допоздна, шутили и флиртовали. (Если считать флиртом его постоянные непристойности.) Насколько я мог судить, он никогда не уходил по ночам, чтобы сделать то, что должен был сделать. Это было почти так же, как если бы он вообще не был демоном. Свет в нем становился ярче с каждым днем.