Музей суицида
Шрифт:
Она замолчала. Она что-то увидела в моем взгляде – возможно, приняла это за скепсис. Если так, то она ошибалась. Пока она говорила, я думал про свой нереализованный роман и про то, что мой психопат Рауль был похож на тайного агента Рамиро, а еще что я мог бы использовать такой персонаж, как Пилар, – женщину, связанную как с преступниками, так и с жертвами. И которая в итоге решает, что ей надо бежать из страны. Как я когда-то.
– Уезжать всегда трудно, – сказал я, сочувствующе кивая. – Я рад, что вас ждал Джозеф.
– В Париже, – подтвердила она. – С документами на новую личность: этим новым именем я с тех пор и пользуюсь – с фальшивыми документами и визой США. Я обязана ему всем. Он не только позаботился о моих родных и спас мою шкуру, но и дал мне цель, то, ради чего я могу жить. Потому что у моего побега были последствия. Вскоре после моего отъезда арестовали
Анхелика вздохнула:
– А что тут можно говорить? Ариэль так и не поговорил с родными Клаудио Химено – нашего друга, который поменялся с ним дежурством в «Ла Монеде» ночью 10 сентября. Ариэль не виноват, но…
– Так Джозеф мне и сказал. Странно, потому что когда я оказалась в изгнании, то использовала эту ситуацию для того, чтобы снова попытаться убедить его в том, что он не виноват в самоубийстве его жены. Я даже солгала ему – сказала, что, если бы он меня не выручил, я поступила бы так же, как Тамара. Мои доводы его не убедили, а меня не убедили его аргументы. Меня исцелила наша совместная работа, его идея, что можно искупить свои ошибки – преднамеренные или случайные – тем, что в будущем мы будем действовать лучше. Вы, Ариэль, – это один небольшой пример того, чего мы достигли. А сейчас наша самая важная инициатива – это музей, спасение не кого-то одного, а всего мира. Есть ли лучший способ отпраздновать то, что я избежала смерти в Чили? Понимаете?
– Конечно, – сказал я, совершенно искренне.
Пилар ухватилась за мое согласие.
– Тогда, Ариэль, вы с Анхеликой понимаете и то, что, когда я узнала, как Джозеф во время своего недавнего визита в Чили глупо рискнул вашей безопасностью… я не смогла бы жить, если бы ничего не предприняла. Мне не нужны были распоряжения от Джозефа. И теперь, если вы… он начал видеть в вас брата, которого он лишился, Ариэль, и я даже передать не могу, как он вами восхищается, Анхелика: я даже какое-то время ревновала. Но теперь, когда мы познакомились, я еще сильнее сожалею об этих неприятностях, хоть результат и положительный, потому что теперь мы знаем, что вам не грозит опасность, ничего дурного не случилось.
Я подумал, что она смогла вывернуться из этой ситуации, при этом прикрыв своего босса и любовника. С талантом, которому позавидовал бы любой писатель, она выдала версию своего прошлого, которую мы не могли ни проверить, ни опровергнуть. Ее отчет был чуть ли не слишком безупречным, поскольку включал все, что нас тронет сильнее всего, хитро смешав слепоту и героизм, чувство вины и искупление, изгнание и подпольную деятельность. На самом деле не важно было, говорила ли она правду: я не собирался выходить из проекта. На данном этапе я не остановился бы, даже если бы она назвалась незаконнорожденной дочерью Пиночета. Я только что прочел письмо Адриана и не собирался сходить со следа. Однако поимка Пилар давала мне рычаг, позволяла распоряжаться своим временем без посторонних указаний: больше никаких неожиданных вызовов в отель «Каррера».
Орта, конечно же, заявил о своей непричастности, был расстроен тем, что Пилар пустилась на такое безрассудство, но это так на нее похоже!
– Вечно пытается меня оберегать, – сказал Орта, посмеиваясь, – как будто я маленький ребенок, которого надо опекать. Но серьезно, Ариэль, больше ничего подобного не будет.
Я не собирался так легко ему это спускать.
– Давайте внесем ясность. Малейший признак вашего вмешательства – и я устраняюсь. У меня заметные подвижки. Абель утверждает: его брат видел, как Альенде убивали. И я проеду через Конститусион, где сейчас устроился Кихон, на обратном пути из Вальдивии – не помню, говорил ли я вам, что приглашен туда на литературный фестиваль. До моего отлета в Лондон остается полтора месяца. Просто не дергайте меня – и получите окончательное заключение, если еще там будете.
Он ответил, что – да, он почти уверен, что в ближайшем будущем останется в Англии.
Можно ли будет со мной связаться при изменении планов, в экстренном случае?Я снизил уровень враждебности и спросил, стало ли Ханне лучше.
– Мы не знаем, сколько ей осталось.
– У вас усталый голос.
– Я почти не сплю. Я живу в Бакхерст-Хилле – знаете, на южном краю массива Эппинг-Форест, в доме, который я купил для них много лет назад. Ханна уговорила отца принять этот подарок при выходе на пенсию, потому что хотела быть ближе к природе, жить в покое в старости. Только сама природа лишает ее спокойствия и тишины. Каждое утро перед самым восходом сюда прилетает дятел и долбит деревянную обшивку дома. А у дома исключительная акустика: необработанный кедр. Хулиганит большой пестрый дятел, самец: это видно по черно-белому оперению и красной шапочке. Он расклевывает дырки, чтобы запасти на зиму орехи и прочее – насекомых, дохлых червяков, личинок, гусениц… Будит меня, когда я только-только начинаю засыпать: я постоянно на нервах жду это его тук-тук-тук. И если бы это только я, но и Ханна: это упорное утреннее нападение ужасно ее угнетает. Как несправедливо, что такой, как она, приходится… И так поздно осенью – почти неслыханно. Как будто этого дятла прислали какие-то силы ада, чтобы издеваться над ней, насмехаться над ее трудами по охране птиц.
– Но вы же так много знаете о дятлах. Вы должны были бы придумать, как…
– Я все перепробовал. Опрыскивал репеллентом, забивал пеной те места, которые он расклевал… Но он просто перелетает на другой кусок дома – который, честно, пришел в упадок: рамы и обшивка подгнили. Надо было бы разгладить всю внешнюю часть, чтобы не за что было цепляться, но ремонт… Будет шумно как минимум неделю, так что такое решение нарушит покой даже больше, чем сама птица.
– И его нельзя спугнуть? Бросать камни, как предупреждение…
– А если я в него попаду? Я не могу рисковать и травмировать птицу. Я ходил в лес, хотел найти его гнездо… Знаете, в лес с упавшими деревьями, как я вам рассказывал. Хотел ему спеть, попросить по-хорошему, вот какой я псих, но не помогло. Пытаться согнать дятла с места, где он нашел свою пару, занял территорию, – это все равно что попытаться прервать у людей акт близости в момент оргазма. И это еще не все: слетки наверняка уже раскапывают себе дупло поблизости, они скоро тоже начнут долбить… Но, конечно, они имеют полное право бороться с безрассудными людьми, уменьшившими место их обитания. Немного утешает то, что их упорное присутствие может быть тревожным сигналом об изменении климата. Предсказывают будущее, как в те времена, когда этим птицам как мелким божкам поклонялись английские фермеры. Но тем не менее должен признаться, что я полон – назову это как есть – полон ярости. Он превращает последние дни Ханны в кошмар. Кошмар для всех нас.
Мне стало его ужасно жалко. Бедняга Орта! Только этого ему и не хватало: чтобы его мучила его любимая птица и… бедняга Орта? Если подумать, у меня нет возможности определить, существует ли вообще это надоедливое пернатое. Я вполне мог допустить, что Орта способен давить на жалость. Как обычно, когда что-то было связано с ним или с Пилар, сложно было определить, чему можно верить. Называть это кошмаром было немного чересчур.
Я позволил ноткам раздражения проявиться в словах прощания:
– Ну что ж, хорошо хоть, что Пилар уже возвращается. Пусть лучше будет с вами в Лондоне, чем шпионит за нами в Чили.
И на этом я поставил точку – на нем, на дятле, на этом выматывающем дне.
И только готовясь ко сну, я обнаружил у себя в портфеле манифест Абеля и маленький резной кулак с винтовкой. Устало запихивая их в нижний ящик тумбочки, я пообещал себе в ближайшее время выполнить это поручение. Однако мое внимание поглотили другие вещи.
Почти сразу же – два рок-концерта, организованные «Амнистией» на Национальном стадионе в честь нашей новой демократии, ликующая демонстрация среднего пальца Пиночету: восемьдесят тысяч чилийцев, отмечающих свою свободу на том самом месте, где двадцатью годами раньше воздух наполняли крики пытаемых, залпы расстрельных команд. Для меня это стало не просто еще одним утверждением того, что стадион стал местом надежды и музыки, – это дало мне возможность (всей нашей семье дали пропуск за кулисы) снова увидеться с певцами, чьи интересы я отстаивал в течение многих лет: Питера Габриэля, Стинга, Рубена Бладеса, – которые тепло меня приняли в свою компанию. Главным там был Джексон Браун, единственная звезда из этой группы, с которым мы по-настоящему подружились, – до такой степени, что после отъезда всех остальных он решил задержаться на неделю в нашем доме в Сантьяго.