Муж мой - враг мой

Сонная возня, когда моя жена укладывается долго и решительно устраивается поудобнее, а потом незаметно для самой себя проваливается в сон.

Я поглаживаю ее поверх плеча и чувствую, что улыбаюсь.

Ничего, ребенок, я тебя еще приучу. Приручу.

Рано или поздно, но ты привыкнешь мне доверять, и в ответ на мой вопрос сама будешь интересоваться моими планами. А потом и вовсе делиться всем без вопроса.

Глава 12

А утром я вдруг поняла: ревизия, о которой я говорила накануне ночью мужу, на которую возлагала такие большие надежды, это — всё. Конец моей семейной жизни.

Я найду артефакт, и… Всё. Дальше — развод и возвращение к отцу.

Я сидела в герцогской постели в полном одиночестве, (его светлость изволили отбыть еще раньше), и пыталась представить, как это будет.

Через пару дней мы с эссой Линед закончим подбивать учетные книги, и назначим дату. Одним днем не управимся, конечно — Страж велик.

В замке уже сейчас все шуршат, зная, что час проверки грядет, а в тот день и вовсе начнется форменное безумие. И я, безусловно, в процессе сверки найду артефакт Лунь — потому что мы обойдём весь замок от крыши до подвалов.

И если есть момент, когда благородной тэе не зазорно заглянуть в самый отдаленный угол, в самый дальний закоулок, то это он.

Я представила, как нашла артефакт Лунь. Как позволила обнаружить свой дар — в строгом соответствии с инструкциями его светлости батюшки.

И вот я в карете зимой покидаю Вейлерон. За мной трясется на телегах три десятка сундуков. Сопровождает этот караван позорного возвращения отряд охраны: муж мой, человек чести, и, безусловно, сопровождение тэе выделит, хоть это теперь совершенно чужая ему тэя.

Посторонняя.

На глаза навернулись слезы.

И пока я, ненужная и нежеланная, буду сквозь мглу и непогоду (воображение услужливо дорисовало снежный буран) добираться к отчему дому, Вейлерон станет думать, как будет судиться с батюшкой за Воловьи Лужки. А первое, что сделает — вернет своих ведьм. И не надо мне напоминать, что они магини, а не ведьмы, я знаю о чем говорю!

Я прямо увидела, как это будет: они войдут противно, с фальшивым смирением, и самой мерзкой, конечно, будет эсса Мириам.

На лицах у них будет написано “Я же говорила!”, но они кротко опустят взгляды, и герцогу они ничего не скажут — нет-нет, не сразу же!

Они будут сидеть за семейным столом, бедные страдалицы, и всем сразу будет понятно, что они — несчастные жертвы моего произвола.

Лис будет молчать какое-то время, потому что он же мужчина, и он упрямый, но потом он им скажет, что они, конечно, были правы, во всём по поводу меня правы, а они, конечно, ответят ему “Мы же говорил!”

У меня задрожали губы.

А эсса Мириам, нечего и думать, в первую же ночь заявится к нему в спальню! Утешать! И, конечно, утешит! Что уж тут сомневаться — ей же не впервой! И будет говорить ему, как он, бедненький, со мной мучился!

Я представила, как эта… эта… ЭТА тянется к моему мужу, как Лис ее обнимает, и говорит ей, что скучал, и какая она красивая, и…

И пламя, гудевшее в камине уже некоторое время свирепо и зло, яростно ухнуло, лизнуло языками экран, выплеснулось на ковер, и тут же схлынуло, не успев заняться.

Слезы катились градом по щекам, стекали по шее за ворот ночной сорочки.

Как он мог? Как он мог?!

Только я за порог, а он! А он тут же притащил эту… эту девку гулящую!

— Хозяйка! Хозяйка! — верещал шорк, свалившись с потолка мне почти на голову, — Что случилось, хозяйка?

Я сгребла инородца в объятия, и самозабвенно рыдала в черную бархатистую шерстку.

Шорк сначала немного подергался, пытаясь спастись в ужасе, а потом обмяк и смирился.

Было больно и обидно осознать, как легко мне найдут замену.

Никто (и я имею в виду Алиссандра Вейлерона!) не будет жалеть, что меня у него больше нет. Просто выдернет былую любовницу из отставки — он ведь этой ночью ее вспоминал, будто шутил, а если не шутил?

И будет её греть магической дымкой, а меня и не вспомнит. И хорошо, если не вспомнит. Могут ведь с прекрасной Мириам и пройтись по гадкой ведьме!

Я инстинктивно сжала в объятиях звереныша, стараясь защититься от тех слов, что они скажут за моей спиной.

Боги, кто угодно, только не она!

— Шорк, шоршенька! — нос заложило от слез, и голос вышел гнусавый. — Ты можешь, если вдруг Лис в свою постель эссу Мириам приведет, устроить ей... ой-ой-ёй? Чтобы... ну… чтобы сбежала!

В надежде, что станет легче, попробовала представить вместо Мириам другую девицу, но она получилась до боли похожей на Сириль. Легче не стало.

— Или если другую женщину!

Шорк растерянно почесал за ухом когтистой лапой:

— Так ведь это… Хозяин не велел!

Разочарование кольнуло сердце тупой иглой: а что ты хотела, девочка? Инородец верен в первую очередь своему хозяину. А ты здесь кто? А ты здесь подсыльная ведьма — вот и молчи!

Со стены упал замковый пейзаж, а с прикроватной тумбочки Лиса дождем хлынули письма. Я честно старалась взять себя в руки, но обида грызла, и сила, которой в последнее время пользоваться не было ни времени, ни возможности, лезла из меня, как перестоявшая опара из кадушки на кухне.

— Но и не запрещал, — заключил шорк. — Один раз — смогу. Потом запретит.

Проводил взглядом статуэтки, плавно воспаряющие с каминной полки, и, задумчиво почесав другое ухо, добавил:

— Пока не запретит — много раз смогу! — и, смерив меня суровым красным взглядом, суровым шоркинским голосом вопросил, — Ты, хозяйка, чего сырость развела?

Говорить шорку, что я планирую предать его хозяина, за что он меня, конечно, выгонит, и я расстраиваюсь, что от этого у него будут водиться любовницы, я не стала: умом я, конечно, не блещу, но не настолько же.

Во-первых, даже я сама понимаю, что рыдать из-за того, что сама и придумала — редкостная дикость. Во-вторых, шоршенька Вейлерона любит, шоршенька предательнице за такие придумки быстро падение с лестницы через неустановленное препятствие устроит.

Вместо ответа я сползла с кровати, и принялась уничтожать следы недавнего буйства. Потому что я ведь нынче герцогиня. Нехорошо, когда целую герцогиню собственная камеристка отчитывает, как дитя…