Музыка войны

– Да мы ведь из ГДР – особенно четко выговорил каждое слово пожилой немец и кивнул нам так, словно мы должны были понять все по одному этому признанию. – Из Восточной Германии. Вы не представляете, как это здорово: приехать в отпуск в чужую страну и встретить здесь своих… – Он подбирал слово на английском, но не нашел, и тогда сказал по-немецки. – Landsmanner!

– Соо… течественников! – Выдохнула Катя, переведя последнее слово.

Оба мы были не в силах вымолвить ни слова, но при том прекрасно поняли мысль немца, и она ошарашила нас обоих. Он, разумеется, имел в виду, что и они, и мы – родом из стран бывшего социалистического лагеря, но… неужели он и его дочь не ненавидели нас за то, что наши правители когда-то навязали им коммунизм и разделение Германии на две обособленных части? Вместо этого они с дочерью уже записывали в блокнот свой адрес и вручали его Кате, умоляя нас приехать в Германию в следующий отпуск и остановиться у них в доме.

– Опять… коммунисты. – Пробормотал я, когда они ушли.

– Да… И для них слова «ГДР» и «СССР» значат намного больше, чем для нас с тобой. Потому что мы слишком молоды и почти не застали советские времена.

– И все-таки я не понимаю: сейчас Германия процветает – так почему они не проклинают те времена застоя?

– Н-да… – протяжно сказала Катя самой себе. – Не хлебом, стало быть, единым.

– Что? – не понял я.

Встрепенувшись, Катя посмотрела на меня и покачала головой:

– Я не знаю, не понимаю! Но очень хотела бы понять. Мне даже стыдно немного, что для них встреча с нами значила намного больше, чем для нас. Как-то так неуютно на душе от этого.

Я засмеялся.

– Да перестань, Кать! – Я обнял ее. – Пойдем, а то мы так до ночи ничего не посмотрим здесь. Гляди: даже Лена уже ушла далеко вперед.

Вечером, когда мы ужинали уже в другом ресторане, словно сговорившись, Артур помирился со своей девушкой, а вот Валя и Леша были немногословны, не обращались друг к другу и нарочно избегали скрещения взглядов, будто один вид каждого мог обжечь глаза. Кажется, на удивление всем – мы одни были счастливы и не ссорились с Катей, и даже наши споры не вбивали клинья между нами. Она, беспечная, окрыленная, призналась мне поздно вечером, когда мы прогуливались по ночному Парижу:

– Знаешь, я ведь приказала себе не сердиться ни на кого из-за разницы во взглядах, а особенно на тебя. Взгляды меняются, сегодня мы думаем одно, завтра другое, а вот отношения должны быть незыблемыми, как… как эти безмолвные звезды на бездонном черном небе. Кажется, у меня получается.

Стоит ли говорить, что я тем более не злился на нее из-за ее непробиваемости и упрямства! Я готов был простить ей все, лишь бы она была со мной, более того, приступы ненависти к своей стране и власти, восседающей над ней, то уходили, то приходили, и сейчас они на время спрятались, я не читал новостей, форумов, чатов общественников, не слушал радио, не интересовался дальнейшей судьбой Оскального… Я просто жил. Жил и занимался собственными делами. Как, оказалось, улучшается настроение, когда забываешь про каналы и чаты!

Но именно в то мгновение, когда счастье наше было неизмеримо, а будущее представлялось самым теплым, нежным, и только совместным, случилось то, что столкнуло наши отношения с верного пути. Или, быть может, это я так думаю теперь, спустя годы, приписывая значение событиям мелким и пустым, предотвращение которых никак не повлияло бы на нашу дальнейшую вероломную судьбу? Как бы то ни было, я задал Кате тогда неумолимый вопрос, вопрос, которому суждено будет родиться вновь на самом небосклоне наших отношений:

– Неужели ты не хотела бы жить здесь, среди этих древних улиц, которым, быть может, тысячи лет? Выучить французский, завтракать в кофейнях настоящими круассанами?

Удивительно, но, как оказалось, в те дни не только я, но и Катя – не замечала ни жуткого запаха в Лувре и других древних зданиях Парижа, ни грязи, помоев в закоулках, ни бездомных людей, ни снующих повсюду крыс. Мы были очарованы красотой и древностью города… быть может, потому что страстно желали быть очарованными?

– Честно скажу: я была бы не против. Сменить обстановку, пожить в другой стране. Просто понять: каково это?

– Так почему ты сказала тогда…

– Я не знаю! Когда меня зажимают со всех сторон, я не могу отвечать по-другому, не могу соглашаться со всеми. Мне нужно всем перечить…

– Ах, вот оно что!

И я опять обнял ее. Наши отношения с Катей, если были не безоблачными, то после моего задержания в Москве стали теплыми и нежными, и мы быстро прощали друг другу упреки, недопонимание, назойливость. Не верилось, что еще недавно я был в заключении и даже не мечтал о том, что завоюю Катерину вновь, а теперь она была в моих объятиях, более того, она училась сглаживать противоречия, какие могут возникать даже между самыми близким людьми, избегать ссор и дурного настроения. Мне в самом деле в тот час казалось: еще чуть-чуть, и она начнет понимать меня и разберется наконец в том беспорядке, что творится у нас в стране; тогда-то последние разногласия между нам будут стерты, и мы с полуслова будем понимать друг друга.

Мы шли вдоль набережной Сены, еще не тронутой льдом, как вдруг, приостановившись, увидели быстро шагающего Лешу. Куртка его была расстегнута, голова без шапки, отчего волосы успели покрыться тонким слоем снега, как будто он вышел на улицу в сердцах, толком не одевшись, словно хотел назло кому-то навредить себе. Неказистое лицо его, все покрытое родинками, было особенно бледно при свете фонаре. Он, казалось, совсем не видел нас и упрямо шел мимо. Я окрикнул его, и Леша замер, с непониманием уставившись на нас, как будто впервые видел нас.

– Да что с тобой? Что случилось? – спросил я.

– Да ничего. – Голос Леши показался нам чужим: звенящим, гулким, злым. – Просто мы с Валей расстались. Вот и все.

И он тут же отвернулся и пошел дальше, вдаль от дома, будто не желая выдавать нам своего волнения, разочарования… вероятно, глубочайшей боли. Кто знал их пару так же долго, как знал ее я, тот бы понял, что именно сейчас произошло! Пять лет столь теплых и искренних отношений, наполненных юмором, поддержкой и безусловной любовью, и наконец, разговоры Леши о том, чтобы сделать Валентине предложение, закончились крахом… в городе всех влюбленных! Вскоре темная куртка и серые джинсы Леши слились со мраком парижской ночи. Не верилось, что так безлико, безмолвно, без громкой огласки можно было навсегда перевернуть столь светлую страницу, нет, не страницу – закрыть целую главу своей жизни. Мы долго глядели с Катей, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, в ту сторону, где, должно быть, если бы мы имели зрение, как у зорких птиц, мы все еще видели бы одинокую и зябкую куртку Леши.

День в Версале должен был принести всем нам множество приятных впечатлений, но вместо этого мы вынуждены были разделиться: Валя, Лена и Артур втроем исследовали великолепный дворец и парк Людовика Четырнадцатого, а мы с Катей и Лешей старались не пересекать наши пути с их дорогами, мы даже прибыли в Версаль в разное время.

Поначалу Катя боялась заговаривать с Лешей, его хмурый вид не мог скрыть того глубокого несчастья, что обрушилось на него, и ей казалось, что любое слово заденет его, любой знак напомнит ему о его утрате. Однако постепенно и она стала говорить с ним, к собственному удивлению, обнаружив, что Леша был также любезен, как и всегда, быть может, только менее многословен, и во взгляде по-прежнему сквозила злость и будто даже ненависть. Однако по его тону, по тому, как он дружелюбно отвечал Кате она знала, что то была злость на Валю. Ах, почему она не рассказала ему прежде, еще задолго до поездки о том, что видела Валю с ее ухажером на Гелендвагене? Но ведь тогда она уже не общалась ни с Сашей, ни с Лешей, а просто звонить и рассказывать, как будто клеветать на его возлюбленную было нестерпимо, как будто это она совершила бы подлость, а не Валя! А все же они могли расстаться и по другой причине, и, быть может, ее вины не было вовсе!

Когда Катя ушла вперед, а мы с другом оказались бок-обок, я решился спросить его.

– Что между вами произошло? Вы ведь помиритесь, да?

– Нет. – Отрезал Леша.

– Но почему?

– Я случайно увидел в ее телефоне уведомления о сообщениях, пока она была в душе. Кто-то называл ее ласковыми именами.

– Может быть, кто-то просто дурачился? Это ведь еще ничего не значит!

– Да. И я так подумал сначала. Но когда Валя вышла из душа, и я с порога ванной спросил ее, что означают эти сообщения… она так раскраснелась и испугалась, что я уже не смог поверить дальнейшим ее оправданиям. Потом она и вовсе сама созналась во всем.