Музыка войны

– Ну как, ты смотрела примерные расходы на все в Германии?

Не дождавшись ответа, я торопливо заговорил, открывая таблички на компьютере, чтобы показать Кате все сметы, что я составил. Отчего только я так торопился? Отчего голос стал неродным, как будто заимствованным у кого-то… у какого-то подростка? И тут меня осенило: Катино лицо со сжатыми уголками губ и хмурым взглядом совсем не поощряло меня открывать перед ней все свои замыслы.

– Получается, что жилье с коммуналкой выйдет в порядка восьмисот евро. – Говорил я. – Затем, не забыть вычесть налоги из зарплаты. Это порядка сорока двух процентов. Я замучился разбираться в их налоговой системе, она очень запутанная. Если мы поженимся и у нас родятся дети, то налог снизится, представляешь?

– Сорок два процента! – Выдохнула Катя.

– Да, это немало, но ведь и у нас социальные взносы тоже есть, просто мы их не видим.

– Я знаю. Но тебе предложили ставку как в Москве, разве нет? Только с учетом этих налогов она становится ниже.

– Именно поэтому я тщательно все рассчитал, чтобы не уйти в минус. Хорошо хоть мы с тобой здесь не брали квартиру в ипотеку, а то было бы намного сложнее.

– Н-дааа!

Она бросила на меня долгий, пронзительный взгляд, понять который я был бессилен; быть может, и она не понимала саму себя, так странно менялось выражение ее прекрасного, строгого лица.

– Расходы на питание, транспорт. Затем сотовая связь, Интернет. Парикмахерские. Получается впритык, но остается евро двести, это будет наш запас на всякий случай.

– Забудь про кино, рестораны, одежду, обувь, я уже не говорю про детей!

– Да ведь… да ведь это только первый год будет таким! Потом я пойду на повышение или начну искать работу получше. Будут у нас дети, не переживай, я и сам хочу настоящую семью. Так что же? Кстати, почему ты все-таки не читала ничего на том форуме, ссылку на который я тебе сбросил? Ты как-то несерьезно относишься к нашему переезду, Катя, мне это не нравится. Я всем занимаюсь, все на себе тащу.

Тогда-то произошло то, что не оказалось для меня неожиданностью; поразительно, но я и сам не осознавал, что все последние недели ждал именно этого: она закатила глаза, ее разрывало от досады, как будто я донимал и донимал ее, и вот наконец терпение ее лопнуло.

– Ты все решил, я так гляжу. А как же моя работа? Я ведь не программист, как ты… Для меня имеет значение, в какой стране я живу.

– И тебе найдем работу обязательно, чтобы и ты не скучала…

– Какую? Мыть полы или посуду?

– Ну почему ты так говоришь? Что, в Германии нет консерваторий? Или оркестров? Или, быть может, русские музыканты имеют дурную славу? – Последние слова я произнес с особенным сарказмом, ведь я был уверен, что одно только русское музыкальное образование даст Кате возможность работать там, где она захочет.

Она сопела, ноздри ее широко раздувались, казалось, все внутри нее закипало и восставало против меня и всего того, что было во мне; я впервые видел ее такой. Но чем, чем я мог заслужить ее ярость?

– Ты никогда не поймешь меня! Прав был Леша, когда сказал, что повар-китаец и тот понимает меня лучше, чем ты. А ведь он даже не говорил по-русски!

– Что? Какой еще повар?

– Тогда, в Париже, в китайском ресторане… когда ты вышел в туалет…

– И он так сказал? А еще друг называется… Он что, к тебе клинья подбивал?

– Да какие клинья… Ревнуй сколько хочешь, суть от этого не меняется!

Катя вскочила со стула и ушла на кухню, где она села за стол, подобрав руками колени, как ребенок. Я знал, что нужно дать ей остыть, но неведомая сила влекла меня за ней, и вот я уже был на кухне, только вид ее, обиженный, насупленный, лишил меня последних слов. Тогда я сел на табурет спиной к стене и боком к Кате, чтобы наши испепеляющие взгляды не скрещивались меж собой.

Какие мысли проскальзывали в этот час в моем сознании, какие мысли съедали меня изнутри, как муравьи! Я не мог не думать о том, что всегда знал о мелких недостатках Кати, ее ограниченности, закостенелости, неспособности воспринять что-то отличное от ее убеждений, открыть для себя неведомый мир, новые возможности, вот только сам же я все время утихомиривал эти сомнения, внушая себе, что то были ничтожные препятствия и разногласия, которые не только не помешают нашему счастью, но и не повлекут за собой крах отношений, полный боли и огорчения.

Прошел, должно быть, час, когда я совладал с собой и попытался заглушить собственную ярость, вернув холодный ум. Казалось, и Катя остыла, так равнодушно стало выражение ее лица, необыкновенно красивого в этом освещении, как будто просвечивающего насквозь, настолько белого, с темными дугами бровей и чертами почти алых губ.

– Все-таки скажи мне, что именно я не в силах понять. Может быть, в этот раз я все же пойму тебя. По крайней мере, так будет честно.

– Может быть, я не умею этого выразить.

Я издал смешок; легкая улыбка скользнула и по ее лицу.

– Тогда как я смогу понять тебя? Ведь я не читаю мысли.

– Да.

Она глубоко вздохнула, будто набираясь сил перед долгим забегом или поднятием в высокие горы.

– Вижу все это как наяву, уже заранее знаю, как оно будет… Вот соглашусь я последовать за тобой, уеду за границу… Быть может, когда-нибудь буду даже работать в Вене… Все это будет звучать так красиво в резюме или рассказах друзьям или родственникам. А на деле… Будут меня поздравлять, будут знакомиться со мной люди, и мое руководство всем будет говорить: «Да ведь она из России». Тогда меня будут спрашивать, скучаю ли я по своей стране, будут жалеть меня, когда я буду отвечать, что очень скучаю, а затем скажут: «Но ведь здесь-то вам намного лучше!» И знаешь, что я им отвечу?

– Что?

– А ничего. Потому что там не будет ничего, что лучше, чем в России.

– Но ты же там еще не жила…

– Ну хорошо! – Перебила она меня, не слушая. – Допустим, врать я научусь, буду кивать в знак согласия, как мартышка… Но дело-то в другом! Наша классическая музыкальная школа считается одной из лучших в мире, одно слово «русский» в мире музыки так многое значит… Но, уехав за границу и устроившись там, мы как бы говорим: мы не лучше, мы хуже вас, но мы хотим примкнуть к вам, чтобы быть с лучшими, а не с теми, кто хуже. А все-таки всегда, всегда мы будем хуже вас, потому что мы русские, и этого не изменить. Так скажи мне, Саша… Разве можно добровольно, не под пытками, признать что-либо подобное, сказать прямо: «я русский, я хуже, я ниже любого европейца»?

– Да с чего ты взяла все это? Это просто переезд, просто жизнь в новом месте. Это вовсе не значит, что мы с тобой отбросы какие-то. Ты не представляешь, каким многокультурным стал западный мир! Там живут люди из самых разных стран, никто не смотрит на твою национальность.

– Я бы поверила в это… Если бы все вы не утверждали без устали обратное: что европейцы культурные, цивилизованные, в отличие от нас, варваров-русских.

– Разве из этого следует, что мы хуже европейцев?

– А разве нет?