Музыкальный Дом

— Что именно вам надо?

— Я могу продать историю о героине, которая пытается загладить грехи отца. Идеальная учеба, лучшие оценки, — Эбигейл не нужно было спрашивать, откуда Фредди раскопала данные о ее успеваемости, та просто делала свою работу и делала ее хорошо. — Уже то, что тебя втянули на поле до окончания академии, говорит о многом.

— Но гораздо интереснее история о медиуме, которого привезли раскопать грязное белье Ганнибала Лектера.

Фредди улыбнулась шире, оголив мелкие белые зубы.

— Я рада, что мы друг друга понимаем.

— Хотите знать, не водит ли он ФБР за нос?

— А он водит?

Эбигейл стоило быть очень аккуратной. Одно неверное слово, и Фредди вывернет факты и против ФБР, и против нее самой так, что мало не покажется. Она наклонилась ближе, устроив локти на столе.

— А что, если у меня есть кое-что покруче медиума и героини?

— Например?

— Есть версия, что Чесапикский Потрошитель вовсе не Чилтон.

— Хочешь сказать, что это Лектер обвел всех вокруг пальца, а потом исчез?

— Я хочу сказать, что, будь у меня время, я бы попробовала уговорить кое-кого на полноценное интервью.

Фредди сощурилась, подсчитывая риски в уме. Редакция «Татл Крайм» явно ждала скандального материала как можно скорее, и она могла им его дать, основываясь всего лишь на фактах прошлого Грэма и ее. Очаровательная парочка убийц, идущих по следу Потрошителя.

— Это будет зависеть от мистера Грэма и его таланта.

Эбигейл отзеркалила ее улыбку.

— Насколько я помню, вы не склонны верить слухам, мисс Лаундс. Как насчет серии статей о людях с паранормальными способностями для затравки, пока он раскопает в доме что-нибудь стоящее, а потом я устрою вам встречу. Настоящий эксклюзив.

Фредди сощурилась и отступила.

— Приятно иметь с вами дело, будущий агент Хоббс. До скорой встречи.

— Как знать, может вы и правы.

Убрав диктофон в сумочку и кивнув на прощание, Лаундс вышла через стеклянные двери кафетерия. Эбигейл проводила ее задумчивым взглядом.

Прошло два часа, и, вернувшись в дом и закрыв за собой дверь, Уилл чуть не рухнул от усталости прямо в фойе. Он уже и забыл, каково ему приходилось до лекарств. Мир за окном был создан для прикосновений: открой дверь, пожми руку, выбери товар, отдай кредитную карту, забери обратно и вернись в машину с коробкой, от которой теперь зависит твое общение с окружающими. Во всяком случае, телефоны были гораздо лучше писем. Умирающий от рака простаты почтальон — последнее, что ему сейчас хотелось видеть.

Он снова вернулся в знакомый, холодный омут с осклизлой грязью на дне под названием «жизнь». Здравствуйте, измождение, угнетение и нестабильный эмоциональный фон из-за обычной прогулки в центре.

Что он только ни пробовал, чтобы приглушить шум и сбавить яркость видений, зачитываясь книгами и пытаясь найти ответы в прошлом. Он прочел работы Муди, Сайбома и Ролингса о людях, переживших клиническую смерть и теперь обладавших похожими способностями, однако теория не принесла никакой пользы. Он обратился к врачам и заперся на целых два года в психушке. Изоляция не помогла, образы от сумасшедших соседей пробивались сквозь стены, как гудок локомотива, раздающийся в два часа ночи из-под кровати.

Затем он посвятил годы гневу. Это топливо горело с огоньком безумия, на нем он успел закончить полицейскую академию и отслужить сначала два года обычным патрульным, а затем еще три — детективом. Он пил. Очень много. Его идеальное досье на службе могло быть не таким уж идеальным, если бы ему не попался в начальники Ройс Салливан, который быстро нашел применение ему и его дару для собственного продвижения по службе. Кажется, после поимки «Сотни» его перевели в Нью-Йорк важной шишкой в департамент юстиции.

Хотя, если вспомнить, в детстве было еще хуже. Они с отцом жили в бедняцком районе, где все про всех знали. «Мать-убийца, маленькое чудовище и трудяга-папаша» — можно было выбить на табличке прямо рядом с домом в Ирландском канале. «У Марты все в роду чокнутые, не зря ее семейка сбежала из Англии». Слова, всего лишь слова, год за годом повторялись тихим шепотом за закрытыми дверями. Дети боялись Уилла, но он не чувствовал себя одиноким. У него уже был настоящий и самый лучший друг. Его отец.

Эдди Грэм чинил лодочные моторы, смеялся открыто, грубовато и совершенно не знал, что такое манеры. Он считал, что его сын особенный. Не просто грязная голытьба, которой лишь бы пиво хлестать, сытно жрать да вдоволь трахаться. Уилл был умным мальчиком. Он читал книги, говорил незнакомые, иностранные слова и видел суть вещей. Когда Уилл касался отца, он видел, как тот представлял его сначала в университете, а затем в высшем обществе среди милых, сладкоречивых дам и элегантных мужчин. Мир красивых картин, музыки и зданий, куда Эдди был путь заказан.

Уилл ничего из этого не добился, наоборот, корни ирландских рабочих однажды взяли верх, и он некоторое время работал руками, чиня моторы, как отец. Недолго, его видения мешали ему работать на постоянной основе, а в частных заказах репутация значила слишком много.

Уилл коснулся ладонью стены, а затем и вовсе прижался щекой к дереву. Ну и что, что дом еще хранил остатки присутствия толпы агентов, основная нота все равно оставалась сильной, как басовый фон, к которому лишь стоило прислушаться. Дом закрыл от него все скрежещущие, назойливые, суетливые мысли города.

Ближайший образ, который Уилл мог представить, думая о разуме доктора, походил на древний, каменный альков, где в потолке было выбито небольшое окошко, откуда проступало закатное солнце, и пустынный песок лился вниз длинной струей цвета жемчуга. Он не знал, почему альков и почему древний. Лектер был старше лет на пять от силы, но ощущение времени у него было странно расплывчато.

Уилл двинулся вдоль стен и, пройдя мимо столовой, вскоре снова оказался в кухне. Это место его успокаивало. Басовый фон слышался отчетливее, как низкое и очень редкое биение сердца. Не включая свет, он сел под духовыми шкафами, поджал колени к подбородку и закрыл глаза.

Он редко встречал людей, кроме отца, кого бы ему было приятно касаться. Чей ум не перескакивал режущим калейдоскопом и не поджаривал Уилла на раскаленных прутьях собственных разочарований и сиюминутных капризов. Алана точно была в этом невероятно большом списке из двух имен — от нее всегда веяло холодом, будто она была куском сухого льда в тридцатиградусную жару, а не живым человеком. Теперь Уилл мог записать туда и Эбигейл. С Лектером он еще не определился: его разум был похож на луковицу, чей каждый слой то вызывал омерзение, то захватывал дух.