My December

Улыбнулась губами и принялась сдирать шкурку.

Так чертово-соблазнительно, стягивая кожуру.

Облизывая ее языком, упираясь во фрукт, губами кусая его.

Охуенно красивая. Чересчур.

Наклоняется к банану, снимает верхний слой. А у него уже стояк намечается.

Переведи взгляд. Посмотри за окно.

И не может. Продолжает в упор смотреть на ее раскрывшийся рот. И кусочки фрукта, которые она медленно съедает.

Чувствует, как его тело заходится в дрожи.

Блядь.

Остановись. Есть. Этот. Гребанный. Банан.

Но она не останавливается. А еще упорнее пытается выполнить задание.

Бесит. Бесит, что Забини сидит и наблюдает за тем, как грязнокровка делает это.

Пожирает его.

Это не для Блейза, он здесь лишний.

Крепко сжимает подлокотник, заставляя перевести взгляд на камин.

Отлично. Смотри на огонь. Красивый, мягко пляшущий…

…ее раскрытый рот и тяжелые вздохи.

Закрой глаза. Закрой свои чертовы глаза.

Так будет легче. Проще.

Но он смотрит. И еле держится, чтобы не простонать на весь зал.

Невероятно красивая. Черт бы ее побрал быть такой сейчас.

Кажется, что ширинка скрипит, когда девушка дожевывает последний кусок и улыбается.

— Сделала!

Сделала, блядь?

Да он тут чуть не кончил, сделала она.

— Загадывай, — поощрено говорит Блейз.

Ох, чувак, ты еще тут?

— Хм-м… — растянула девушка. — Называй меня весь день “моя госпожа”!

— Да без проблем, — засмеялся Забини. — Моя госпожа.

Драко воздержался, чтобы не съязвить.

Какое желание суровое!

— Твоя очередь, — она ткнула ему в грудь своим пальцем.

Не трогай меня, грязнокровка.

Не отошел еще, блядь.

— Кому задаешь? — продолжала своим чертово-соблазнительным голосом.

— Тебе. Станцуй стриптиз.

— М? — будто не поняла, задала девушка вопрос еще раз.

Не притворяйся, дура.

Ты еще ответишь за то, что позволила себе жрать этот чертов банан, как шлюха при Блейзе.

— Станцуй стриптиз, — коротко повторил он. — Я сказал.

И больше похоже на указ. На который нельзя отказаться. Только согласиться.

Повиноваться.

Кивает головой. Выходит в центр комнаты.

И с новой музыкой начинает. Медленно плывет, взмахивает волосами. Делает еще более нежные движения, чем в первом танце.

Пьяная. Она была пьяная.

Потому что в реальной жизни ни за что не стала бы так извиваться над полом, даруя движения только одному ему из них двоих — ее Драко.

И ему плохо. От каждого ее жеста, от того, как ее тело движется в такт музыки.

Изумительно красиво.

Представить нельзя.

— Хватит, — отрезает вдруг он.

Но девушка не останавливается. Она видит — ему нравится.

Сжимает губы, пытается отключиться. Но не получается.

Нет никакой комнаты, никакого Забини. Только она в центре.

Только чертова она.

Он даже не замечает, когда она заканчивает и садится на прежние место. Она все еще вертится в его образе: плавно, красиво.

— Я загадываю.

Драко чуть ли не задохнулся от этого неестественно громкого голоса.

И очнулся.

Спасибо, блин, Забини.

— Гермионе, — он подмигнул неизвестно кому. — Ты же у нас сегодня дама.

Она захихикала в ответ и многозначительно покосилась в сторону слизеринца.

— Моя госпожа, — исправил он сам себя и продолжил: — Ты любишь кошек?

Драко перевел взгляд на гриффиндорку, которая выглядела удивленной.

Дурочка. Еще не поняла, к чему ведет Забини?

Тот вальяжно сидел, положив ногу на ногу. Взял в руки очередную булочку и быстро расправился с ней.

Даже в пьяном состоянии Блейз не мог не думать о том, что ему приходится общаться с грязнокровкой. Никогда прежде он не делал этого.

К тому же, хорошо общаться.

Будь его воля — он бы уже давно ушел отсюда, чтобы не видеть ее. Да что там — он бы и не приходил. Но слизеринец слишком сильно любил Драко, как лучшего друга. Слишком дорожил их общением, чтобы ссориться из-за гриффиндорки.

Тем более, сам Забини понимал, что с ним может произойти такая же курьезная ситуация. Полюбит грязнокровку или предательницу крови и будет мучаться из-за этого всю жизни. К тому же, он не испытывал к Грейнджер, как к человеку, особой неприязни.

Парень отпил еще немного из бутылки и передал ее Малфою.

Мулат был готов поддерживать друга во многом, только его интересовало кое-что другое: если бы Блейз влюбился в ту же Грейнджер, к примеру, год назад, когда староста еще презирал ее, то не отвернулся бы от него аристократ?

Невооруженным глазом было заметно, что Драко изменился. Что она его изменила. Маленькая грязнокровка, которую они всем Слизерином презирали. И Блейз знал, что она хороший, добрый человек, возможно, лучше, чем любая девушка на его факультете, но именно о таких вытирают ноги. И, какой бы великодушной не была Гермиона, факт оставался фактом, она — маглорожденная, она — заучка-Грейнджер. И даже любовь, или что там возникло у Малфоя, не сможет изменить этого.

— Что прости? — поперхнувшись переспросила девушка, явно не понимая причем тут кошки.

Да, у девушки есть Живоглотик, который сейчас видит десятый сон у нее под кроватью. Но разве Забини это интересно? Конечно, она не прочь об этом поговорить, но все же…

— Грейн… Моя госпожа, с этого момента и до завтрашнего утра, ты будешь кошкой. В переносном смысле, конечно. — протянул Блейз, чувствуя на себе что-ты-творишь-засранец взгляд Малфоя.

Драко понимал, сколько алкоголя пришлось на долю друга, но это явно выходило за рамки допустимого. Блейз что, решил окончательно развратить Грейнджер? Или понял, что роль его в этом мире заключается в том, чтобы придумывать сюжеты ролевых игр?

Увидев, что гриффиндорка до сих пор не может понять, что от нее хотят, Драко прислонил ладонь к лицу и заговорщически закатил глаза.

Вроде, умная девочка, а с фантазией плохо.

— Эм… то есть, я должна изображать… — начала Гермиона, чувствуя, как заплетается язык. Тело больше не подчинялось разуму, руки показывали что-то непонятное, а на лице застыла гримаса удивления.

Соображала девушка с трудом, считая, что до сегодняшнего дня алкоголь она пила лишь раз — в прошлом году в канун Рождества. И то, одну четверть бокала в компании родителей. А сегодня староста старост позволила себе выпить практически половину, мягко говоря, не маленькой бутылки, да еще и с двумя парнями из вражеского факультета в разгаре рабочей недели. И это бы заботило гриффиндорку, останься в ее голове хоть одна серьезная мысль.