Мы друг друга не выбирали

Еще в школе Рустам понял, что у него на Лешку стоит блок. Он не мог причинить ей боль. Любого другого человека мог сломать. Его с детства натаскивали быть жестоким. Именно натаскивали. Не зря она его назвала бешеной собакой. Иногда он себя таковой и чувствовал. Псом, что верен только одному человеку.

Ей.

Кто бы знал его мысли, на смех бы поднял. Обхохотались бы, сволочи.

А у него иначе не получалось. Никак. Сколько он себя ни ломал, сколько ни пытался развернуться на сто восемьдесят градусов. Херушки. Ничего не выходило.

К ней тянуло.

Лешка постоянно упрекала его в том, что он ее буллил. С хера ли?

То, что неумело пытался за ней ухаживать и проявлять знаки внимания, может быть. А кто скажите, может адекватно реагировать в пубертатный период на девчонку, которая нравится и на которую дрочишь перед сном? Покажите ему таких умельцев.

Он хорошо помнил тот день, когда она вошла к ним в класс.

Он заявился в школу рано. С утра пробежка, даже в спортзал заглянул. Тренер последнее время лютовал, ему не нравилась форма Рустама. Рустам от этого злился пиздец как. Он сильнее любого одиннадцатиклассника, а дяде Асаду все мало. У него костяшки уже сбиты в кровь. Вон, сегодня пластырь долбаный напялил на пальцы, как баба прямо.

И тут в класс вошла училка. А с ней новенькая.

Его волной окатило. Жаром. В солнечное сплетение что-то влетело. Никак кулак дяди Асада.

Через секунду пришла злость. За ней раздражение. Он пялился на новенькую и не понимал...

Первой эмоцией было торможение. Он реально себя тормозом почувствовал! Ни черта ничего не понимал. Смотрел исподлобья на эту Алексию. Имя дебильное для девчонки. И сама она... Хотя нет, сама она была симпотной. Даже красивой. Худенькая, а титьки уже нарисовались.

Но не в титьках было дело. У Олеськи из седьмого «Д» поинтереснее буфера были, и она с охотой их демонстрировала.

Тут другое. Новенькая стояла рядом с училкой, которая ее представляла, и робко улыбалась. А в глазах беззащитность и надежда. Рустам уже потом поймет, что это была уязвимость. Чисто женская, от которой мужские инстинкты бесноваться начинали, а сами мужики дуреть.

Михей из лички деда объяснит. Усмехаясь, скажет, что от таких девок подальше держаться надо. Не от продажных шалав, с ними-то как раз все понятно. Не от лже-скромниц, провожающих взглядом дорогие тачки. А от тех, кто ничего не просит. И смотрит так, что душа в кулак сжимается.

Рустам запомнил его слова. А как не запомнить, если так и было.

Девчонка как девчонка. Все в ней, как у других. И все не так.

Она бесила одним своим присутствием. Ничего не делала, иногда дерзила, конечно, но он быстро это дело пресек. Зажал в углу и тихим голосом объяснил, что ей лучше не отсвечивать.

Ее глаза в тот момент он тоже запомнил.

Огроменные.

Она пыталась что-то сказать в ответ, но он снова пресек. Потому что ее голос тоже на него действовал неадекватно. Так начался его личный ад. Марево, в котором он варился изо дня в день. Как дебил, думал ночами только о ней. На переменах пялился, следил. Был постоянно рядом. А потому что не мог не быть! Его, как магнитом, к ней тянуло. Невидимыми путами.

Где она, там и он.

И Рустаму было похер, как это выглядит со стороны.

Что это, во что он встрял – тоже.

Он знал одно: Лешка должна быть рядом, в поле его зрения.

Помнится, один раз он, как дебилоид последний, прислал ей приглашение на свой бой. Ему хотелось, чтобы она посмотрела. Ночами не спал, представлял, как увидит ее в толпе. Ага, как же. Хренушки. Не пришла она, сказалась больной.

Так и кинула в ответ: «У меня температура».

А вечером он, избитый и злой, но непобежденный, снова приперся к ее дому. Хлопнул дверью тачки, вышел на нетвердых ногах. Одну ему здорово отбили, трещина вроде бы даже. Машину ему дед подарил. Прямо сегодня. И пох, что Рустаму Умарову всего пятнадцать.

Не прошло и пяти минут, как из подъезда вышла Лешка с Кабаевой. Зашибись, да?

Он, не чувствуя боли, рванул к ним.

Девчонки заметили его. Истуканами застыли.

А Рустам к Лешке. Убьет сейчас за обман!.. Чего он терпеть не мог, так это лжи! Сказала, блядь, что температура, значит, сиди дома, не пались!

Он остановился вплотную к Лешке. Было темно, фонари так себе светили. Девчонка отшатнулась, рот от удивления открыла.

– Болеешь, значит? – зарычал он, сжимая кулаки.

И снова она взглядом сучьим полоснула. Ресницы запорхали.

– Рус, так с утра у нее была темпа! – Машка попыталась вклиниться. Всегда с ней ошивается, типа защитницы. Только от него не защитит! Не прокатит!

Алешка молча пялилась на него, открывая и закрывая рот. А он пялился на ее губы.

Больше таким придурком он не был. Никаких приглашений. Придет время, так возьмет.

Рустам вынырнул из прошлого. Вовремя. Звонил дед.

– Рустам, зайди-ка ко мне.

Пришлось ехать. Да и с дедом ему тоже потрещать надо было, обсудить клуб. Есть место, которое он хочет забрать. Деньги свои у него есть, но не такие. Нужно содействие деда.

Умаров-старший его потихоньку вводил в семейный бизнес, но пока Русу не стукнет хотя бы двадцать два, кто его всерьез будет воспринимать? А вольным слушателем он с десяти лет в компании. Смотрит, наблюдает, замечает. Делает выводы.

Дед находился в городской квартире. Уже плюс, не переться за город. У Рустама еще планы на вечер.

Он вошел в здание, поздоровался с охраной. Поднялся на верхний этаж.

Дед сидел в халате и неспешно пил коньяк.

– Проходи.

Рустам опустился в кресло напротив него.

– Выпьешь?

– Выпью.

Рустам встал и плеснул себе на один палец. У него режим. Да и не особо он уважал алкоголь.

Но он уважал деда. И когда тот предлагает, он не может отказаться априори.

Дед заменил ему всех. Отца, мать. Друзей. Учителей. Он был для него героем, тем человеком, с которого брал пример и на кого равнялся. Дед мог раздавить любого, но никогда не ломал своих. В девяностых его люди шли за ним в огонь, потому что знали – Умаров последний паек отдаст, если надо. Но если предашь… Не жди пощады. Он часто говорил, что сила не в стволах. Сила в том, чтоб твои враги знали, что твое слово крепче стали.

Была одна полулегенда-полуправда про Арслана Умарова. Что, мол, в те же девяностые, когда шел капитальный передел рынка, он приехал в одиночку на разговор с чеченами. Они хотели отжать долю, забрать город. Умаров вышел оттуда один. И через пару месяцев стал негласным главой «трубы». А через пару лет – гласным.

Его уважали. Его боялись. Поэтому ничего удивительного, что и Рустам любил деда.

Умаров затянулся. Он курил редко. В последнее время чаще, и Рустаму это не нравилось. Сдавал старик? Рано, черт побери! Дым стелился сизой пеленой по комнате.