Мы — это мы

В детстве очень худенький, за последнюю пару лет Натан вытянулся и раздался в плечах, прежде тощие руки и ноги налились силой. Сложением, гибкостью стана и сухостью мускулов он напоминал Эдварда, бледную кожу покрывали россыпи юношеских прыщей.

Темные глаза уставились на Хэла со странным подозрением, и тот невольно отвел взгляд.

— Не, как раз вчера закончили. — Натан ступил в сторону, словно предлагая Хэлу идти в прежнем направлении. Тот не двинулся с места. — Так чего ты тут? Решил прогуляться, как в старые добрые времена, а?

Солнце вдруг показалось Хэлу очень жарким. Его лучи, пронизывая лес, напоминали струны.

— Да-а, вышел слегка развеяться, — как можно беспечнее произнес он, постукивая кулаком по стволу ближайшего дерева, — сам знаешь, с Майло покой нам только снится.

— Жаль, флейту не взял, — протянул Натан. Сожаления в его голосе не чувствовалось, — сыграл бы... как в старые добрые времена.

Во второй раз он произнес эту фразу с еще большим нажимом, чем в первый.

У Хэла дрогнуло веко. Он быстро провел ладонью по лбу, словно почувствовал, что к коже прилип волосок, и принужденно улыбнулся.

— Знаешь, старик, я сегодня как-то настроился один пройтись. Ты ж не обидишься?

— Какие обиды между друзьями, — пожал плечами Натан, однако уходить не спешил, — ведь мы же друзья?

— Эм... ну конечно, друзья, ты чего?

— А как считаешь, если друг совершает глупость, следует его остановить?

Хэл всем корпусом развернулся к нему, одновременно делая шаг назад. И тут же понял свою ошибку — теперь солнце било в лицо так, что пришлось прикрыть глаза ладонью, а лицо Натана напротив, оставалось в легкой тени.

— Ты о чем это... друг?

Натан с легкой улыбкой пожал плечами и вдруг показался очень взрослым, чужим... и недобрым. Он всегда таким был, вдруг понял Хэл, только я раньше не замечал, потому что это не имело значения — я ведь был одним из них. Плохой или хороший, но свой.

А теперь...

— Да так. — Натан сделал шаг назад, еще один. Он уходил, почему-то не поворачиваясь спиной к Хэлу, хотя смотрел без всякого страха.

Уже отдалившись на некоторое расстояние, вдруг крикнул:

— Эй, Хэл! Я бы на твоем месте не гулял слишком долго. Изабелле, верно, нелегко приходится, когда вы с отцом уходите из дома.

— Что... при чем тут моя мать? — Хэл ощутил странный холод в низу живота.

— Ты же сам сказал, с Майло покой только снится, а? Ну, бывай!

Натан развернулся и пошел сквозь сияющее солнцем редколесье — руки в карманы. Хэл не двигался с места, провожая его взглядом. Внутри все мелко подрагивало от напряжения; он только сейчас заметил, что сжимает кулаки с такой силой, что ногти оставили на ладонях багровые полукружья.

Сегодня к дому Эдварда идти нельзя, это ясно. Натан, конечно, не специалист по слежке, да и в весеннем лесу особенно не спрячешься, но он может пойти за Хэлом в открытую. И что тогда тот скажет? Лес не его собственность, здесь все ходят, где хотят. Попытается отвадить Натана — навлечет на себя еще большее подозрение.

С тяжелым сердцем Хэл повернул назад. Ни пение птиц, ни нежное прикосновение теплого ветра его больше не радовали. Он старался не думать о гадком намеке, который Нат кинул напоследок, определенно зная, что бросает. И зная, разумеется, что Хэл все поймет.

Вовсе нет, упрямо повторял он про себя, продираясь через кусты и сминая золотые венчики цветов, ничего я не понял и понимать не хочу. Понятия не имею, что там Натан нес, может, у него вообще мозги набекрень по весне, чего его слушать.

Но в памяти против воли всплывали один за другим все те случаи, когда он возвращался домой в неурочное время, среди дня, а не к ужину или обеду и заставал дом странно пустым. Пустым и тихим. Лишь из комнаты Майло доносились какие-то тихие звуки, но дверь в нее всегда была заперта изнутри...

— Провались ты к Темному! — яростно выкрикнул Хэл и, схватив с земли ветку, со всей силы двинул ею по ближайшему дереву. Сухая, легкая, она разлетелась на мелкие кусочки, ничуть не приглушив злость Хэла.

Тогда он вцепился в молодое дерево, тонкое и гибкое, как хлыст, и принялся рвать его из земли. Деревце упрямо боролось за жизнь, гнулось, но не ломалось.

Хэл остервенело рвал и рвал, оставляя на гладкой коре клочья кожи с ладоней, выпуская наружу все накопившееся отчаяние, боль и тоску. В конце концов, стволик тихо, печально хрустнул, и Хэл, не удержавшись на ногах, сел в мох. Штаны моментально промокли, но он не обратил на это внимания — отшвырнув искореженное деревце, вцепился пальцами в волосы и закрыл глаза.

Думать об этом нельзя, невозможно. Главным образом потому, что уже ничего не изменишь и не вернешь. Майло доходит, осталось ему недолго. Не набрасываться же с кулаками на умирающего? И у Хэла нет никаких доказательств, потому что он много лет старательно закрывал на все глаза...

Нет-нет, тут же сказал он себе, ни на что я глаза не закрывал, потому что ничего не было. Не было, и все. Я здесь ни при чем, я не виноват, я...

Он вдруг понял, что плачет — горько, со всхлипами, с подвываниями. Размазывая по лицу грязь и кровь, подтянул к себе сломанное деревце. Крохотные, едва распустившиеся листочки уже начали терять свой блеск, как глаза только что умершего человека.

Вот и еще одна жизнь загублена, просто так, ни за что. Поистине, Дирхель Магуэно, ты разрушаешь все, с чем соприкасаешься!

Рассорился с Эдвардом, не смог защитить мать. Потратил скопленный семьей пласт, а потом струсил и не признался — и старшие братья ушли в неприветливый к чужакам, полный опасностей широкий мир. Что с тобой сделали бы, узнав про пласт, высекли? Да уж, наверное, не изгнали бы.

Испугался полупарализованного калеку, который только и может, что махать костылем, позволил ему изгаляться над собой и своей семьей, как он хочет! Ты не достоин дружбы Эдварда, возвращайся домой и продолжай влачить жалкое существование, для которого ты и был рожден. Больше все равно ни на что не годишься.

Всхлипывая, Хэл поднялся и медленно потащился через лес к деревне. И, хотя вокруг все пело и ликовало, оживая после зимы, он чувствовал себя так, словно уже умер, и ничто этого не изменит.

***

Сушь стояла такая, что даже дневной свет, казалось, отливал металлом.

Лето выдалось чуть ли не самым жарким на памяти Хэла. Огород постоянно требовал полива, а вот поле не польешь, надо ждать дождя, молить о нем Всемогущего.

Над деревней нависла, точно грозовая туча, единая для всех тревожная мысль — если так пойдет и дальше, хлеб осыплется раньше времени, урожай пропадет, и что тогда? Хорошо тем, у кого остались заначки с прошлого года. Некоторые, как Аганн, хранили уже смолотую муку, хотя это было непросто: плесень, жучки и мыши подтачивали запасы.