Мы — это мы

И вдруг шум стих, точно по волшебству. А чей-то скучный, мерный голос, совсем неподалеку от Хэла, громко, нараспев произнес:

— Именем верховного магистрата города Вьена находящийся здесь Курд Портено по прозвищу «Большой Курд» приговаривается к смерти за убийство Жака Веркена, лекаря, и жены его, Дженис Веркен, и да помилует Всемогущий его душу...

Сердце Хэла словно стиснула чья-то жестокая рука. Тот самый лекарь! Конечно, он бессовестно обманул Хэла, но все-таки согласился помочь отцу Эдварда, а это дорогого стоило. В любом случае ни он, ни тем более его жена в глазах Хэла не заслуживали смерти.

Со всех сторон порхали обрывки фраз:

— Поделом ему! Угробить единственного на всю округу лекаря! Да я бы сам порешил этого Курда, дали бы только меч!

— За что он лекаря-то?

— А-а-а, жена у Курда померла, а лекарь возьми да и признайся ему — моя вина, лекарством, мол, ошибся. А Курд-то известное дело, ему под горячую руку не попадайся...

— Ну этот Веркен как был дураком, так им и помер! Зачем сознался? Ну ошибся, с кем не бывает... а теперь, глянь-ка, вместо одного — четыре трупа!

— ...я и говорю, прогони, выпори до полусмерти, да в изгнание, зачем же казнить-то?

— Лекари такой народ, одного отравит, другого вылечит. Если каждого при первой же ошибке кончать...

И тут Хэл сообразил, куда его занесла нелегкая. С бухающим сердцем неловко повернулся, надеясь протолкаться назад, но чья-то рука сцапала его за ворот рубашки.

— Стой, где стоишь, паршивец! — прошипел в самое ухо злой голос, Хэла обдало мощной вонью прокисшего пота. — Хотел посмотреть поближе, так смотри! Надеюсь, когда-нибудь сам здесь окажешься!

И с этим напутствием Хэла вытолкнули чуть ли не в первый ряд толпы, образовавшей огромный круг. В центре его находилась уже знакомая арка из серого камня, рядом с ней, понурившись, стоял огромный человек в холщовой рубахе и штанах, со связанными за спиной руками. Лицо его заросло густой рыжеватой бородой, русые волосы грязными, засаленными кольцами падали на плечи.

А по другую сторону арки стоял... Хэл не поверил своим глазам.

Это был Эдвард — и в то же время не Эдвард.

Весь в темном, несмотря на оглушающую жару, черная кожаная куртка наглухо застегнута до самого ворота. Смоляные волосы собраны в косу, кожаная перевязь, перекинутая через плечо, придавала ему сходство с наемником. А в руках у него Хэл с содроганием увидел сияющий сталью огромный двуручный меч, размерами больше подходящий не экзекутору, а его будущей жертве.

Суровое, смуглое лицо, как обычно, ничего не выражало, но страшное напряжение сквозило в позе Эдварда, в руках, сжимающих меч, во всей его угловатой, еще мальчишеской фигуре. Черные глаза смотрели, казалось, внутрь себя, в душу, словно проверяли, готова ли она к такому страшному испытанию.

Люди на площади замерли, как будто даже перестав дышать. Хэл вонзил ногти в ладони. Он хотел закрыть глаза и не смотреть, но почему-то не мог отвести взгляд. В этом было что-то завораживающее — два человека по две стороны от арки, отделяющей жизнь от смерти.

Здоровяку пришлось изрядно пригнуться, чтобы пройти сквозь нее.

***

Поверить в то, что произошло потом, Хэлу было сложно, хотя он и знал, что поразительной физической силой и самообладанием Эдвард превосходит не только парней своего возраста, но и многих взрослых.

Приговоренный прошел через арку, и голова его оказалась чуть ли не над головой юного Свершителя — настолько он был выше и крупнее. Массивное тело полностью заслонило Эдварда, и Хэл уже было решил, что ничего не выйдет, как вдруг тишину вспорол резкий свист воздуха, рассекаемого острым лезвием.

Толпа охнула, как один человек.

«Большой Курд» пошатнулся и издал звук, который впоследствии много лет преследовал Хэла во снах — какое-то жуткое бульканье, клокотание, смешанное с хрипом. Потом повалился на колени и стал падать, медленно, точно в страшном сне, разбрызгивая во все стороны жутко-алую кровь.

Из-за огромной разницы в росте меч Эдварда не отсек голову с первого раза, лишь вскрыл горло. К счастью — если только здесь уместно это слово — Эдвард обладал не только невероятной выдержкой, но и прекрасной реакцией.

В миг, когда колени Курда коснулись булыжной мостовой, он вновь взмахнул чудовищным мечом чуть ли не в половину своего роста. Голова приговоренного отлетела в сторону и ударилась в кого-то; поднялся дикий визг и крики. Толпа забесновалась, угрозы и проклятия посыпались на Эдварда со всех сторон.

А тот стоял неподвижно, в черной одежде, с окровавленным мечом в руке, тяжелые красные капли стекали по его щекам, срывались с подбородка. Смуглое лицо посерело, точно обуглившаяся бумага, но оставалось бесстрастным. Не обращая внимания на остервеневшую толпу, он кое-как вытер кровь с лица и, опустив голову, двинулся в обход арки медленной, неловкой поступью совершенно вымотавшегося человека.

Хэл оцепенел, уронив руки. Разум тонул в хаосе безобразных, бессвязных мыслей, они проносились, как облака по небу, и он не мог поймать ни одной. Возмущенные люди, расходясь, толкали его со всех сторон — он не чувствовал, не замечал.

Увиденное перевернуло всю душу, проникло сквозь глаза прямо в мозг, не способный воспринять подобное зрелище. Хэл машинально наблюдал, как с телеги, запряженной черной лошадью, спрыгнул невысокий, кряжистый человек, одетый в черное, как и Эдвард. В руках у него болтались два огромных куска мешковины.

Человек что-то сказал Эдварду, который стоял возле телеги, как истукан, по-прежнему сжимая меч в правой руке. Тот медленно, словно пробуждаясь от кошмарного сна, положил меч в телегу и потащился за отцом — а это, несомненно, был его отец, Свершитель города Вьена.

Но Хэл не обращал на него внимания, он смотрел только на Эдварда. Ему нестерпимо хотелось подойти и что-то сделать, помочь, только вот как? Это же не падение с дерева и даже не поле, которое не успеваешь вспахать...

Что сказать человеку, пережившему подобное, какие найти слова? Да и существуют ли слова для подобного момента?

С помощью отца Эдвард завернул обезглавленное тело в мешковину, та сразу же пропиталась красным. Вдвоем они с огромным трудом затащили сверток на телегу. Потом Свершитель кивнул, и Эдвард покорно поднял голову казненного, завернул в мешковину и ее — так аккуратно и бережно, словно она была еще живая и он мог причинить ей боль неосторожным движением.

При этой мысли Хэл вдруг понял, что больше не выдержит этого зрелища. Он развернулся и на подламывающихся ногах побрел прочь. И тут же остановился, словно наткнувшись на внезапно возникшее чувство вины, как на осязаемое препятствие.